Вошь ползёт на потных лапах по безбрежию рубах, сукровицы сладкий запах вошь разносит на зубах. Вот лежит он, смерти вторя, сокращая жизни срок, этот серый, полный горя, полный гноя пузырёк. Как дробинку, можно трогать, видеть глазки, чёрный рот, из подмышки взять под ноготь - он взорвётся и умрёт. Я плыву в сознанье рваном, в тело налита жара, а на ногте деревянном засыхает кожура. По моей мясистой туше гибель верная идёт, и грызет меня и тут же гниду жёлтую кладёт. День осенний смотрит хмуро. Тридцать девять. Тридцать пять. Скачет вверх температура и срывается опять. Дурнота, тоска и муки, и звонки со всех сторон. Я плыву, раскинув руки, я - уже не я, а он. Разве я сквозь дым и стужу пролетаю в край огня? Кости вылезли наружу и царапают меня. Из лиловой грязи мрака лезет смерти торжество, и заразного барака стены стиснули его. Вот опять сиделки-рохли не несут ему питьё, губы сини, пересохли - он впадает в забытьё. Да, дела непоправимы, ждали кризиса вчера, и блестят, как херувимы, голубые доктора. Неужели же, товарищ, будешь ты лишён души, от мельчайшей гибнешь твари, от комочка, ото вши? Лучше, жёлтая обойма, гибель верную яви, лучше пуля, лучше бойня - луговина вся в крови. Так иль сяк, в обоем разе всё равно, одно и то ж - это враг ползёт из грязи, пуля, бомба или вошь. Вот лежит он, смерти вторя, сокращая жизни срок, этот серый, полный горя, полный гноя пузырёк. И летит, как дьявол грозный, в кругосветный перегон, мелом меченный, тифозный, фиолетовый вагон. Звёзды острые, как бритвы, небом ходят при луне. Всё в порядке. Вошь и битвы - мы, товарищ, на войне.
1932