О лица, зрелища трущобных катастроф, Глухие карты тягостных путей! Невольный голос ваш печален и суров, Нет повести страшнее ваших повестей. Как рассказать, что рассказал мне тот старик, Поднявший до виска единственную бровь? Когда-то в страхе крикнул он - и замер крик, И равны пред его зрачком убийство и любовь. Взгляни на ту, закутанную в жёлтый мех, Подкрасившую на лице глубокий шрам. Она смеётся. Слышишь яркий, женский смех? Теперь скажи: ты отчего не засмеялся сам? Вот перешла дорогу женщина в платке. И просит денег. Дай. Но не смотри в глаза. Не то на всяком, всяком медном пятаке В углах чеканки будет рдеть блестящая слеза. И даже в светлый дом придя к своим друзьям, Нельзя смотреть на лица чистые детей: Увидишь жизнь отцов по губкам, глазкам и бровям - На белом мраморе следы пороков и страстей. Но и старик, и женщина, и детский лик Переносимы, как рассказ о житии чужих. Но что за ужас собственный двойник В правдивом зеркале! Свой взгляд в глазах своих!
[1907]