Биография и стихотворения Н. Огарёва
Трагедию 1825 года - разгром декабристского движения и казнь пятерых его вождей - Огарёв, как и Лермонтов, пережил, будучи подростком. Аристократия отвернулась от «политики» и малодушно заглушала звуками бальной музыки всякое напоминание о том, что сделал император Николай с её лучшими сынами. Огарёв, как и Лермонтов, с ранней юности исполнился презрения к своему классу.
Эти два имени поставлены здесь рядом не случайно: Лермонтов и Огарёв были родственны в страстной трагичности своих размышлений о судьбах России, лермонтовское творческое начало лежит в основе и поэзии Огарёва.
Наряду с Лермонтовым сильное воздействие на Огарёва оказал поэт-декабрист Рылеев, вся жизнь которого была для него примером.
Рылеев был мне первым светом… Отец! по духу мне родной - Твоё названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой.
Однако Огарёв не был подражателем ни Лермонтова, ни Рылеева, так как он сам был слишком своеобразной и значительной личностью и сумел найти свою дорогу.
Наиболее проницательно охарактеризовал Огарёва один из его современников поэт Аполлон Григорьев: «Огарёв - поэт действительно по преимуществу, в самом прямом смысле слова, с тою искренностью чувства, с тою глубиною мотивов, которые сообщаются всякому читающему его, поэт сердечной тоски, не той тоски а lа Гейне, которая у некоторых звучит чем-то неприятно-фальшивым и приторно-принуждённым, - не той тоски а lа Лермонтов, которая так страшна у Лермонтова и так жалка у его подражателей… нет! Не такой тоски поэт Огарёв: его тоска - тоска сердца, бесконечно нежного, бесконечно способного любить и верить - и разбитого противоречиями действительности». Называя стихи Огарёва «искренними песнями эпохи», Аполлон Григорьев подчёркивает их «неотразимое обаяние», хотя и замечает, что написаны они «часто даже с замечательным пренебрежением к форме».
Стихи Огарёва замечены были сразу, после первых же публикаций. О нём писали Белинский, Боткин, Дружинин и другие критики.
Как и всякое значительное явление в литературе, поэзия Огарёва не поддаётся однозначным определениям - «чистый» ли он лирик или «поэт-гражданин». Своеобразие поэзии Огарёва в том, что в ней слились «чистая», личная лирика и лирика сомнения, протеста, отрицания. Если не говорить о прямолинейно-публицистических стихах Огарёва, которые по своей сути примыкают к его социально-экономическим статьям и прокламациям (поэтически эти стихи не всегда удачны, хотя они и сыграли свою роль в революционной пропаганде), то почти невозможно разграничить его интимную и гражданскую поэзию. Одно и то же стихотворение, одна и та же поэма у Огарёва почти, как правило, содержат обе эти стороны. Это сделало гражданственность поэзии Огарёва удивительно поэтичной: вот здесь Огарёв дал русской поэзии урок подлинно поэтической гражданственности, и урок этот действен и для нашего времени.
Что же касается тонко подмеченного Григорьевым Огарёвского «замечательного пренебрежения к форме» - то это та обманчивая простота, в которой есть какое-то таинственное, скрытое, гипнотически притягивающее мастерство. Можно отметить, что позднее секретом подобной простоты формы владел Надсон - при всём несходстве этих поэтов, - для которого Огарёв был образцом во многих отношениях. Огарёв занял своё прочное и определённое место в русской поэзии 1840 - 1850-х годов, его творчество находило отзвук в душе нескольких поколений русской интеллигенции и до сих пор не утратило своего обаяния, своей значимости.
Об Огарёве долгое время ходила легенда как о «тусклом спутнике блестящего Герцена». Сейчас же стало очевидным, насколько значительна личность Огарёва не только как революционера-патриота, но и как поэта. Общим местом было и представление о Герцене и Огарёве как о друзьях, не знавших разногласий. Путь у них, конечно, был один - к социальной революции в России, но методы борьбы не всегда были одинаковы.
Они были непохожи: Герцен - подвижный, горячий, находчивый в беседе, Огарёв - меланхоличный, застенчивый и немногословный. Но удивительно, что уже в отрочестве они почувствовали такую душевную общность, которая соединила их на всю жизнь. Клятве, которую дали они друг другу на Воробьёвых горах, они остались верны навсегда.
В юности они читали одни и те же книги и уже тогда знали, чего хотят: продолжать дело декабристов. Конечно, у них тогда не было определённой программы действий - были только страстное желание бороться с самодержавием и готовность погибнуть.
«Я не могу забыть первые впечатления, - писал Огарёв, - которые сильно затронули меня… Это чтение Шиллера и Руссо и 14-е декабря. Под этими тремя влияниями, очень родственными между собою, совершился наш переход из детства в отрочество». Огарёв читает «Общественный договор» Руссо. Пафосом борьбы и справедливости волновали его герои трагедий Шиллера - Карл Моор, маркиз Поза, Фиеско. В 12 - 14 лет Огарёв прочитал множество запрещённых сочинений русских писателей, в том числе Пушкина и Вяземского, поэму Рылеева «Войнаровский», которую переписала для него его воспитательница Анна Егоровна Горсеттер, находившаяся под влиянием декабристских идей. «Ей я обязан если не пониманием, то первым чувством человеческого и гражданского благородства», - вспоминал поэт.
Огарёв готовился к будущей революционной деятельности очень серьёзно, - он изучал философию, экономику, историю, делал химические опыты, занимался медициной, математикой, механикой, физикой. С 1830 года он посещает лекции физико-математического и словесного отделений Московского университета. В 1832 году он был зачислен на нравственно-политическое отделение (так назывался тогда юридический факультет). В эти годы в Московском университете учились Герцен, Белинский, Лермонтов, Станкевич, Гончаров, Тургенев, Сатин, Грановский. Свободомыслие было в традициях университета, и за это Николай I не любил его. В 1826 году им был сдан в солдаты за поэму «Сашка» студент Александр Полежаев. В 1827 году подверглись аресту члены тайного студенческого общества братьев Критских. В 1831 году разгромлен был подобный же кружок, руководимый студентом Сунгуровым. Огарёв организовал сбор средств в помощь сунгуровцам и сам отвёз собранные деньги арестованным. В марте 1833 года Огарёв приехал на этапный пункт проститься с Сунгуровым и его друзьями, отправляемыми в ссылку. После этого за Огарёвым был установлен секретный полицейский надзор. Тем временем вокруг Герцена и Огарёва собиралось новое общество свободомыслящих. «Мы мечтали о том, как начать в России новый союз по образцу декабристов, и самую науку считали средством», - вспоминал Герцен.
К этому периоду относятся первые сохранившиеся стихи Огарёва. В них отразились высокие идеалы, презрение к бездумно живущим, тоска по истине. Всё это было созвучно последекабрьскому времени. «Поэзия возвысила меня до великих истин. Она - моя философия и политика», - писал Огарёв летом 1833 года. Полицейский режим рано разглядел в Огарёве своего врага, понял смысл его «отрицаний», - он попал в разряд лиц, «обращающих на себя внимание образом мыслей своих». В 1834 году он был арестован за «пение дерзких песен» и за переписку с Герценом, «наполненную свободомыслия»; его продержали в тюрьме восемь месяцев. В 1835 году они оба были отправлены в ссылку. В Пензе, где Огарёв должен был находиться под надзором своего собственного отца, старого отставного служаки, обстановка сложилась невыносимая. Огарёв пишет об отце Герцену: «Я сказал ему: я поэт, а он назвал меня безумным, он назвал бреднями то, чем дышу я».
Захолустная жизнь давит молодого поэта, но он пишет стихи, мечтает о том, как после ссылки будет издавать в Москве общедоступный журнал («В читателе русском нужно пробудить то, что может возвысить его»), работает над большим философским трактатом, начинает то роман, то драму, задумывает теоретические музыкальные статьи, биографию Рубенса.
В 1836 году Огарёв женился на Марии Львовне Рославлевой, дочери бедного дворянина и племяннице пензенского губернатора Панчулидзева. Огарёв мечтал о верной спутнице жизни, разделяющей его идеи, каковой поначалу и показалась ему Мария Львовна, но его постигло разочарование: она вышла замуж только затем, чтобы вырваться из-под ненавистной ей опеки дяди-губернатора. Вскоре - после смерти отца - Огарёв оказался наследником нескольких десятков тысяч десятин земли и леса, богатейших поместий с четырьмя тысячами душ крепостных. Он немедленно принялся разрабатывать план освобождения своих крепостных и организации крестьянских общин и отчасти его осуществил, отпустив на волю 1800 крестьян рязанского села Белоомут, «Неужели же я должен отказаться от моих планов, - писал он жене в ответ на её упреки, - благородных, гуманных, честных, для того, чтоб развлекаться всю жизнь?»
Жизнь в ссылке, нелады с женой обострили давнюю болезнь Огарёва (он с детства страдал эпилепсией). Летом 1838 года ему удалось получить у губернатора разрешение на поездку для лечения на кавказские минеральные воды. Панчулидзев разрешил, предварительно «заняв» у Огарёва крупную сумму денег. В Пятигорске Огарёв нашёл больного Сатина, университетского своего товарища, который познакомил его с переведёнными на Кавказ из Сибири декабристами А. И. Одоевским, Н. И. Лорером, В. Н. Лихарёвым и М. А. Назимовым. «Встреча с Одоевским и декабристами возбудила все мои симпатии до состояния какой-то восторженности, - писал Огарёв. - Я стоял лицом к лицу с нашими мучениками, я - идущий по их дороге, я - обрекающий себя на ту же участь».
В 1839 году Огарёв добился перевода в Москву. Там он застал Герцена, незадолго перед тем также вернувшегося из ссылки. В доме Огарёва у Никитских ворот стали собираться писатели, критики, учёные, деятели искусства. Встречи проходили в жарких спорах. Осенью этого года Огарёв познакомился с Белинским, который тогда находился под влиянием идеи Гегеля - «всё действительное разумно» (включая в это «действительное» и существующие общественно-политические порядки) - и проповедовал «примирение с действительностью». В значительной мере благодаря Огарёву и Герцену Белинский преодолел свои заблуждения.
В бурной и живой московской обстановке Огарёв много и напряжённо пишет. Среди них такое новаторское, как «Деревенский сторож», написанное в преднекрасовском стиле. Создаёт поэмы «Дон» и «Царица моря». Наиболее значительны из написанного в это время - две части поэмы «Юмор», сразу же разошедшейся в списках и получившей огромную популярность. В ней Огарёв повествует о своём поколении, о жизни тогдашнего русского общества, выражает революционные взгляды. Поэма полна личных переживаний, мягкой иронии, даже тоски. В ней нет выдуманного героя - поэт пишет о себе. Нет в ней и сюжета - она вся состоит как бы из лирических отступлений, напоминая отчасти пушкинского «Евгения Онегина». О напечатании поэмы в России не могло быть и речи - лишь через полтора десятилетия она будет издана в Лондоне.
В майском номере «Отечественных записок» за 1840 год были напечатаны стихотворения Огарёва «Старый дом» и «Кремль», - это было его первое выступление в печати. В августе «Литературная газета» Краевского опубликовала его переводы из Гейне. В октябре Огарёв снова выступил в «Отечественных записках» - с упомянутым уже стихотворением «Деревенский сторож» - и стал постоянным автором журнала, в котором в эти же годы печатался и Лермонтов.
В 1841 году Огарёв добивается разрешения и выезжает для лечения за границу. Он побывал в Германии, Швейцарии и Италии, где осматривает города, музеи, посещает театры. Он ведёт переписку с друзьями, особенно с Герценом. Письма его полны размышлений, планов, рассказов о виденном - в них так и кипит его деятельная душа. Стихи Огарёва этого времени - все о России; он с особенной остротою понял, что «слишком слит с родным воздухом».
Пока Огарёв путешествовал, в русской периодике было напечатано более сорока его стихотворений. Ко времени своего возвращения в Россию он уже успел занять определённое место в русской поэзии. «Вероятно, читатели «Отечественных записок» обратили внимание на стихотворения г. Огарёва, отличающиеся внутреннею меланхолическою музыкальностию, - писал Белинский, - все эти пьесы почерпнуты из столь глубокого, хотя и тихого чувства, что часто, не обнаруживая в себе прямой и определённой мысли, они погружают душу именно в невыразимое ощущение того чувства, которого сами они только как бы невольные отзвуки, выброшенные переполнившимся волнением». Герцен восклицает: «Сколько реализма в его поэзии и сколько поэзии в его реализме!» Не противореча Белинскому, Герцен внёс в его оценку поэзии Огарёва существенную поправку: он указал не только на реализм в смысле бытовой правды - «преднекрасовский», - но и на реализм психологический. Мысль Герцена подтвердил Чернышевский: «Действительно, таковы были люди, тип которых отразился в поэзии г. Огарёва, одного из них». Огарёв со всею искренностью и правдивостью писал «о себе», и всё же в его поэзии предстаёт некое типическое лицо. Эпоха, люди этой эпохи - вот что было содержанием поэзии Огарёва. Вот почему такой цикл стихотворений, как «Монологи», - кстати, оттолкнувший Белинского, знали наизусть многие революционеры. В этих мрачных стихах чувствовалась боль за судьбу России, страдание, однако в целом они порождали не слёзы, а протест против сложившейся общественной обстановки. Благородный и искренний голос Огарёва-поэта полон исключительного своеобразия - в нём сочетался поэт-гражданин с несколько меланхолической, нежной и внутренне сосредоточенной натурой. Передавая свои раздумья, переживания, часто противоречивые, спорящие друг с другом, он умел побеждать мрачные настроения, печаль и скуку, порой охватывающие его. Поэтому были не правы те критики, которые видели в Огарёве лишь чистого лирика, живущего «между небесным и земным».
Жизнь Огарёва протекала трудно. Путешествуя за границей, он и его жена решили разойтись, - духовного единства не получилось. Огарёв сделал всё, чтобы его жена не чувствовала себя ущемлённой.
Осенью 1846 года он едет в свою пензенскую деревню Старое Акшено. По пути посетил созданную им крестьянскую общину в Белоомуте и увидел, что там далеко не всё в порядке. Огарёв начал обдумывать новые реформы, мечтать о применении на полях техники, о школах для крестьян, фабриках с вольнонаёмным трудом крепостных. Многим его начинаниям крестьяне сопротивлялись, видя в них лишь «барские затеи». Огарёв быстро разорялся, но это его не тревожило, - в случае полного разорения он готов был стать «пролетарием», как он писал, и жить «своим трудом». Огарёв всё глубже уходил в народническо-социалистические идеи.
По соседству со Старым Акшено жил со своим семейством причастный к восстанию декабристов Алексей Алексеевич Тучков, которого Огарёв знал с юных лет. Тучков продолжал поддерживать связи с декабристами, находившимися в Сибири и на Кавказе. На дочери Тучкова Елене женился друг Огарёва Сатин. Волею судьбы Огарёв полюбил другую дочь Тучкова - Наталью, которая ответила ему взаимностью. В 1847 году семья Тучковых отправилась в путешествие по Европе, где Наталья Тучкова познакомилась с Герценом, который уже находился на положении политического эмигранта. Тучкова со всем пылом юности увлеклась освободительными идеями. В Италии она участвовала в огромной народной демонстрации и даже несла знамя впереди толпы, а в Париже, во время событий 1848 года, пыталась пробраться на баррикады. Огарёв писал ей: «Я ещё в жизни никогда не чувствовал, что есть женщина, которая с наслаждением умрёт со мной на баррикаде! Как это хорошо!» Когда Тучкова вернулась домой, они с Огарёвым вступили в нелегальный брак, так как Мария Львовна отказалась дать ему развод. И только в 1853 году, после смерти Марии Львовны, Огарёв и Тучкова обвенчались.
Герцен, начавший в эмиграции революционную пропаганду, звал Огарёва к себе. Но политическая обстановка в России осложнилась, и Огарёв не сумел во второй раз добиться заграничного паспорта. Тайное бегство вместе с Тучковой через Одессу в Константинополь не удалось. После ареста петрашевцев стало ещё труднее. В 1850 году в Третье отделение поступил донос на Огарёва, Сатина и Тучкова: они будто бы создали «коммунистическую секту». Все трое были арестованы. Обвинение, однако, не подтвердилось. Ещё несколько лет Огарёв вынужден был провести в провинции, - затеял писчебумажную фабрику, вложил в неё значительную долю оставшихся средств, сам трудился на ней, но всё пошло прахом - фабрику уничтожил пожар. «Пожар на фабрике развязал нам руки, беспечные, равнодушные к деньгам, мы почти радовались освобождению от дел», - вспоминала Тучкова-Огарёва. Как бы в ответ на житейские трудности и невзгоды Огарёв провозглашает:
Тот жалок, кто под молотом судьбы Поник - испуганный - без боя: Достойный муж выходит из борьбы В сияньи гордого покоя.
В конце сороковых и в пятидесятых годах Огарёв создал несколько значительных поэм, в частности «Господин», «Деревня» и «Зимний путь», близких к жанру бытописательных стихотворных повестей, характерных для того времени («Параша» Тургенева, «Машенька» Майкова, «Кадриль» Павловой, «Дневник девушки» Ростопчиной и другие). Жанр этот развился на основе романтической поэмы пушкинского времени, но настолько приблизился к реальной жизни, что от него оставался уже один шаг до романов и повестей Тургенева, Гончарова и других представителей натуральной школы. Огарёв в своих поэмах был непосредственным предшественником Некрасова. Однако в этих поэмах Огарёва есть особенность, которая выводит их в какой-то мере из общего ряда, в них не только реальная жизнь, но и тот сплав единоразличных начал, который характерен для его лирики.
«Деревня» - поэма автобиографическая, повествующая о молодом помещике, увлечённом идеями социализма, который делает попытку изменить к лучшему жизнь своих крестьян; однако мужики относятся к нему с недоверием, и всё дело рушится. Здесь Огарёв впервые вводит в русскую литературу образ дворянина-социалиста.
Герой поэмы «Господин», Андрей Потапыч, тоже пытался стать реформатором, сначала проявил себя как либерал и друг народа, но потом сделался обычным крепостником. Огарёв логично и убедительно рисует картину постепенного нравственного опустошения образованного, но лишённого воли и чёткой идеи человека. Андреев Потапычей среди российских помещиков было немало, поэтому даже искренним либералам трудно было найти взаимопонимание с мужиками, - отсюда неудача самого Огарёва с его реформами и провал затей героя поэмы «Деревня».
Особое место среди произведений этого жанра занимает поэма «Зимний путь». В ней нет сюжета, она состоит из ряда путевых картин, которые объединены общим взглядом, - не вымышленного героя, а самого автора, - это он едет в санях по русским просёлкам, видит деревни и опустевшие поместья, вспоминает пожар в бедной Деревушке, помещика-декабриста и его дочь, погибшего в глуши молодого интеллигента. Огарёв нередко читал поэму в гостиных Петербурга и Москвы. В 1856 году она была напечатана в журнале «Русский вестник». И. С. Тургенев читал её вместе с Л. Н. Толстым и назвал шедевром, в котором, по его мнению, автор «совместил всю свою поэзию, всего себя со всей своей задушевной и задумчивой прелестью».
В 1856 году Огарёв выпустил первую книгу стихотворений, куда вошли и три поэмы - «Неаполь», «Африка» и «Зимний путь». Книга сразу получила широкое читательское признание. «С любовью будет произноситься имя г. Огарёва, - откликнулся Чернышевский на страницах «Современника», - и позабыто оно будет разве тогда, когда забудется наш язык». Отмечая историческое своеобразие поэзии Огарёва, он видел в ней отражение общественной борьбы. Добролюбов отметил в одной из своих статей, что имя Огарёва составляет «одну категорию с передовыми двигателями новейшей русской словесности - Гоголем и Тургеневым».
В том же 1856 году Огарёв получает, наконец, заграничный паспорт. В суматохе смены правления - только что умер Николай I - его отъезд не вызвал подозрений. Вместо Северной Италии, куда он отпросился для лечения, Огарёв направился в Лондон. Он решился сжечь за собой все мосты и отдаться открытой революционной борьбе.
Измученный рабством и духом унылый Покинул я край мой родимый и милый, Чтоб было мне можно, насколько есть силы, С чужбины до самого края родного Взывать громогласно заветное слово: Свобода! Свобода!
Огарёв приехал в Лондон сильный духом, но немощный телом, - волнения, связанные с переездом, вызвали у него несколько приступов болезни в первые же дни. Герцен с тревогой записывает в дневнике: «Он очень болен». Однако Огарёв переборол недуг и включился в работу. Он стал участвовать в издании альманаха «Полярная звезда», на обложке которого неизменно печатались силуэты пяти казнённых декабристов. Огарёв предложил Герцену не ограничиваться изданием альманаха и очередных частей «Былого и дум», а издавать газету на русском языке - «Колокол». И «Колокол» зазвучал. Огарёв начал трудиться, по выражению Герцена, «как вол»: вместе с Герценом он редактирует «Полярную звезду» и «Колокол», пишет статьи, прокламации, листовки, собирает и издаёт в Лондоне со своими предисловиями «Думы» Рылеева и антологию запрещённых в России сочинений - «Русская потаённая литература XIX столетия». Наконец-то жизнь Огарёва пошла так, как он хотел: он получил свободу действий. В его стихах зазвучали ноты открытого протеста. Он пишет разоблачающие крепостническую систему статьи. Много способствует организации в России тайного политического общества «Земля и воля», за что и был наречён «отцом» русского народничества.
Однако в Лондоне Огарёва настигло ещё одно испытание: его жена, Наталья Алексеевна, решила соединить свою судьбу с Герценом, овдовевшим ещё в 1852 году. Союз их, несмотря на рождение дочери, не оказался прочным, - в семье Герцена начались нелады, так как дети его от первого брака отнеслись к Тучковой-Огарёвой враждебно, виной чему был её тяжёлый характер. Огарёв перенёс разрыв с женой тяжело. Между ними троими завязался узел странных, трагических отношений. Но дружба между Огарёвым и Герценом не охладела. «Что любовь моя к тебе так же действительна теперь, как на Воробьёвых горах, в этом я не сомневаюсь», - писал Огарёв Герцену.
Вскоре судьба свела Огарёва с простой английской девушкой Мери Сетерленд, и она стала его верной спутницей до конца жизни. В одном из стихотворений мы встречаем такое его обращение к ней:
Как благодарен я тебе За мягкость ласки бесконечной. За то, что с тихой простотой Почтила ты слезой сердечной. Твоей сочувственной слезой, Моё страданье о народе, Мою любовь к моей стране И к человеческой свободе.
В 1858 году в Лондоне был издан второй сборник Огарёва, в который, помимо стихотворений, вошли также поэмы «Юмор», «Господин», «Сны», «Ночь», «Тюрьма» и другие.
В 60-х годах Огарёв выступает и как критик со своими литературно-эстетическими установками. Он утверждает, что великие произведения искусства не могут возникать в отрыве от жизни общества, от событий истории человечества. Огарёв пишет о Пушкине, отмечая его мировое значение («В нём отозвался весь русский мир»); о Рылееве, которого считает «равносильным по влиянию» на общество Пушкину; о Грибоедове, подчёркивая близость его Чацкого к декабристскому движению; о Полежаеве, завершившем «первую, неудавшуюся битву свободы с самодержавием»; о Гоголе, который выдвинул, по мнению Огарёва, «практический вопрос», - о «разрушении чиновничества»; о Кольцове, которого считал голосом «немого множества», - Кольцов был особенно дорог Огарёву своей близостью к народу. Огарёв жил интересами современной русской литературы и был в курсе всего нового. Множество оригинальных и метких суждений рассыпано в его статьях и письмах - о произведениях Герцена, Тургенева, Некрасова, Щербины, Островского, Кохановской и других русских писателей.
В 1865 году Герцен и Огарёв вынуждены были перевести Вольную русскую типографию из Лондона в Женеву, в средоточие русской эмиграции. Огарёву пятьдесят три года, но тяжёлая болезнь настолько подточила его физические силы, что видевшая его тогда А. Г. Достоевская назвала его «глубоким стариком». Тем не менее дух Огарёва был непоколебим. Он продолжал неустанно трудиться. Ему часто приходилось редактировать «Колокол» одному, так как Герцен вынужден был выезжать по делам.
Авторитет «Колокола» начал падать, - стало очевидным, что дело своё он с честью выполнил, но время его прошло. В России его критиковали Чернышевский и Добролюбов. В Женеве его «умеренные позиции» раздражали соратников - Нечаева и Бакунина - молодых революционеров, склонных к решительным действиям вплоть до террора. Герцен не считал возможным сотрудничать с ними. Огарёв, наоборот, искал с ними сближения, общих точек соприкосновения, что, как он полагал, было необходимо для общей борьбы с самодержавием. В 1868 году издание «Колокола» прекратилось.
В женевский период Огарёв мало написал стихотворений, но ему тогда посчастливилось создать третью часть своего главного поэтического произведения - поэмы «Юмор». Ключом к этой части может служить строфа из неё:
Покинул я мою страну, Где всё любил - леса и нивы. Снегов немую белизну, И вод весенние разливы, И детства мирную весну… Но ненавидел строй фальшивый - Господский гнёт, чиновный круг, Весь «царства тёмного» недуг.
Не могло быть для Огарёва несчастья страшнее, чем неожиданная смерть Герцена в Париже 21 января 1870 года. Для него это стало началом одинокой старости на чужбине. Сначала Огарёв всё-таки пытается продолжить общее дело и участвует как один из редакторов и как автор в «Колоколе» С. Г. Нечаева, но это издание скоро прекратилось. Задумывает издание собственного журнала под названием «Община», но и это не удаётся. Какое-то время он сотрудничает в лондонской газете Лаврова «Вперёд», направление которой, однако, было Огарёву во многом чуждо. Огарёв начинает готовить биографию Герцена, приступает к работе над мемуарами.
Жизнь в маленьком английском городе Гринвиче неподалёку от Лондона, куда Огарёв переехал в 1874 году, была медленным умиранием. Он жил на небольшую пенсию, высылавшуюся ему семьёй Герцена. С ним была только верная ему Мери Сетерленд. Оставалась, однако, ещё поэзия. Огарёв ведёт что-то вроде поэтического дневника, состоящего из набросков, отрывков, часто небрежных по стиху, но ещё чаще неожиданных и оригинальных по сути. Может быть, это были заготовки впрок, написанные с надеждой когда-нибудь их обработать, а может быть, что скорее всего, эти стихи так и были задуманы.
30 мая 1877 года Огарёв, уже серьёзно занемогший, оставляет в дневнике последнюю запись: «Сейчас видел во сне, что я вернулся в Россию и приехал домой к себе в деревню». Ему видится, что крестьяне приняли его радушно, что они согласились с его проектами. «Я проснулся совершенно довольный моим сном, а Гринвич увидал озарённым блестящим солнцем и под ясным небом, каких давно не припомню». 12 июня 1877 года в присутствии Натальи Александровны Герцен, дочери Герцена, срочно приехавшей из Парижа, и Мери Сетерленд он скончался.
В 1966 году прах Огарёва с гринвичского кладбища был перевезён на родину и предан русской земле у стен Новодевичьего монастыря, главы которого, сиявшие в предзакатном московском небе, видели некогда двух юношей, приносящих клятву на Воробьёвых горах - пожертвовать жизнью ради освобождения России. И невольно вспоминается строка одного из стихотворений Огарёва:
Так вы меня не позабыли?..
Виктор Афанасьев
ОГАРЁВ Николай Платонович [1813-1877] - выдающийся деятель русского революционного движения, поэт и писатель. Родился в семье богатого помещика. В 1834 в Москве, будучи уже студентом, Огарёв одновременно с Герценом был арестован и привлечён к следствию по делу «О лицах, певших пасквильные стихи», и после 8-месячного тюремного заключения, нашедшего впоследствии отражение в стихотворном отрывке «Тюрьма», был выслан на родину в Пензу под наблюдение отца и местного начальства. В 1838 Огарёв получил разрешение отправиться для излечения болезни (он страдал припадками эпилепсии) на кавказские минеральные воды; состоявшаяся здесь встреча Огарёва с поэтом-декабристом А. И. Одоевским, переведённым после ссылки рядовым в кавказские войска, сыграла значительную роль в развитии взглядов и настроений Огарёва в этот период. Происшедшая в ноябре того же года смерть отца позволила Огарёву приступить к выполнению давно задуманного дела: отпуску на волю наследственных крепостных родовой вотчины Рязанской губернии. Свыше 1 800 крепостных семейств села Верхний Белоомут получили в результате 3-летних хлопот Огарёва свободу. Весной 1841 Огарёвы отправились за границу, где оставались с некоторым перерывом в течение пяти лет. Вернувшись в Россию в начале 1846, Огарёв совместно с Герценом активно пропагандировал в Московском кружке последнего материализм и политический радикализм. Сойдясь в начале 1849 с Н. А. Тучковой, Огарёв подвергся преследованиям со стороны первой своей жены, отказавшейся предоставить Огарёву официальный развод. Попытка Огарёва эмигрировать вызвала арест по доносу отца и дяди первой жены Огарёва и предъявление доверенной Марии Львовны Огарёвой - Авдотьей Панаевой - безденежных векселей Огарёва ко взысканию. Возникший судебный процесс привёл к полному разорению Огарёва. В начале 1856, с трудом собрав средства для уплаты долгов, Огарёв оставил Россию. Руководя с этого времени вместе с Герценом деятельностью «Вольной русской типографии», являясь организатором «Колокола» и деятельным сотрудником всех изданий Герцена - «Полярной звезды», «Голосов из России», «Под суд», «Общее вече», - Огарёв становится одним из крупнейших деятелей революционной агитации в России. Как пропагандист общины Огарёв справедливо может считаться одним из предшественников революционного народничества. Его перу помимо многих замечательных произведений революционной поэзии принадлежит огромное число статей по политическим и экономическим вопросам, брошюры и прокламации (среди них получили значительное распространение - «Что нужно народу», «Что нужно войску»; они легли в основу программы первой «Земли и воли»). В 60-х годах Огарёв сближается с М. А. Бакуниным, а позднее занимает позицию, более близкую к молодой эмиграции, чем та, на которой стоял А. И. Герцен. В 1870, после смерти Герцена, Огарёв сотрудничает в возобновлённом Нечаевым и Бакуниным «Колоколе». Последние годы жизни больного Огарёва проходят в крайнем одиночестве. Попытки Огарёва в 1873-1875 снова войти в революционное движение и в частности примкнуть к «Вперёд» П. Л. Лаврова остались незавершёнными.
Огарёв был одним из виднейших деятелей того первого периода в развитии русской революции, когда выходцы из дворян 30-40-х гг., идя вслед за декабристами, широко развернули революционную агитацию, которую позднее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Развиваясь под влиянием идей революционного крыла декабристов, а позднее утопического социализма Сен-Симона и его учеников, Огарёв к моменту возвращения в Россию имел тщательно выношенный план деятельности, намечавший прежде всего экспериментальную проверку в обстановке крепостной деревни возможностей применения вольнонаёмного труда и организации промышленных предприятий. Огарёв предполагал привлечь к этому делу ряд соратников и, образовав коммуну, поселиться в деревне и отдать все свои силы, знания и средства переделке жизни крепостного крестьянства. Против утопически-коммунистических проектов Огарёв возражал Н. И. Сазонов. Путь индивидуального реформаторства был испробован Огарёвым в конце 40-х годов на практике и быстро показал свою несостоятельность. К этому именно времени относится последовательное развитие и созревание собственно революционных взглядов Огарёва. Множество произведений лирического характера, создавших Огарёву славу проникновенного поэта-лирика, а также и ряд поэм («Господин», «Деревня», «Радаев»), целый ряд отдельных стихотворений, проникнутых политическими мотивами, ряд позднейших статей в «Колоколе» на экономические и политические темы теснейшим образом связаны именно с этим периодом жизни Огарёва [1848-1855]. Многие факты указывают на то, что именно тогда закрепилось в Огарёве сознание необходимости революционного, а не либерально-реформистского пути борьбы с крепостным строем.
Опыт практической деятельности привёл Огарёва к сознанию необходимости других, гораздо более решительных способов революционной перестройки действительности: «О! если так, то прочь терпенье! Да будет проклят этот край, Где я родился невзначай! Уйду, чтоб в каждое мгновенье В стране чужой я мог казнить Мою страну, где больно жить. Всё высказав, что душу гложет, Всю ненависть или любовь, быть может!», восклицает Огарёв, отчаявшись в своих реформаторских опытах, и клянётся: «Но до конца Я стану в чуждой стороне Порядок, ненавистный мне, Клеймить изустно и печатно И, может, дальний голос мой, Прокравшись к стороне родной, Гонимый вольности шпионом Накличет бунт под русским небосклоном» («Письмо Юрия», 1854).
Борьба с либерализмом энергично велась Огарёвым и во время реформы 60-х гг. «Когда один из отвратительнейших типов либерального хамства, Кавелин (писал В. И. Ленин в статье «Памяти Герцена»), восторгавшийся ранее «Колоколом» именно за его либеральные тенденции, восстал против конституции, напал на революционную агитацию, восстал против «насилия» и призывов к нему, стал проповедывать терпение, Герцен порвал с этим либеральным мудрецом. Герцен обрушился на его «тощий, нелепый, вредный памфлет», писанный «для негласного руководства либеральничающему правительству», на кавелинские «политико-сантиментальные сентенции», изображающие «русский народ скотом, а правительство умницей». «Колокол» поместил статью «Надгробное слово», в которой бичевал «профессоров, вьющих гнилую паутинку своих высокомерно-крошечных идеек, экс-профессоров, когда-то простодушных, а потом озлоблённых, видя, что здоровая молодежь не может сочувствовать их золотушной мысли». Кавелин сразу узнал себя в этом портрете» (Ленин, Сочин., изд. 3-е, т. XV, стр. 467). «Надгробное слово», цитируемое Лениным, было написано Огарёвым. Борьба с «золотушной мыслью экс-профессоров», с либерализмом и либералами продолжалась до конца его жизни.
Пламенная ненависть к крепостническому порядку не могла однако устранить из поэтического творчества Огарёва мотивов, отражающих разрушение усадебного быта, некоторой поэтизации его упадка («Старый дом»), рефлексии, столь характерных для дворянской интеллигенции 30-40-х гг. Именно в этом плане находят себе объяснение те произведения Огарёва, в которых раскрыты драматические переживания политического одиночества революционеров в эпоху 40-х гг. Он стремится воплотить в жизнь волнующие его идеалы: «И мы клялись… И бросились друг-другу мы на шею. И плакали в восторге молодом… И что ж потом? Что ж вышло? - Ничего!» («Исповедь лишнего человека»). Огарёв бичует этих «мечтам не верящих мечтателей» за расхождение слова и дела, но подчас признания такого рода появляются у него самого: «Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем… Но мы вокруг не встретили участья. И лучшие надежды и мечты, Как листья средь осеннего ненастья, Попадали и сухи и желты» («Друзьям»). Или много позднее: «Тебе с тоскующей мечтой не совладать, изгнанник добровольный» («Радаев»). Все эти мотивы возникли у Огарёва не случайно. Они свидетельствуют о некотором остаточном грузе сословно-классовой психологии, от которого не могли вполне избавиться революционеры дворянского периода. Тем не менее уже в эту пору ведущим началом идеологии Огарёва являлся конечно не либерализм. Огарёв приблизился к революционно-демократическим идеологам крестьянской революции гораздо более, чем многие другие поэты той поры. Этот переход на новые позиции со всей силой отразился на творчестве Огарёва в 1860. В стихотворении «Сон» поэт рассказывает о «священном гневе», который заставил его сорвать «дланью дерзновенной» венец с главы царя. «Довольно, я вскричал, - погибни наконец Вся эта ветошь ненавистной власти! Пророческая мощь мою вздымала грудь, И царь бледнел, испуганный и злобный. В народе гул прошёл громоподобный…» В стихотворении «Студент» он воспевает «гонимого местью царской и боязнию боярской» революционера-демократа, кончившего свою жизнь «в снежных каторгах в Сибири». В поэме «Тюрьма» он радуется тому, что он народу не чужой: «И час придёт, и час пробьёт - Мы свергнем рабской жизни муку - И мне мужик протянет руку, Вот что мне надо! для того Готов стерпеть я без печали Тюрьму и ссылку в страшной дали».
Все эти мотивы разумеется никак не могли возникнуть в творчестве либерального поэта: в них звучит непримиримая ненависть Огарёва к крепостническому режиму.
В стилевом отношении поэзия Огарёва представляет собой явление переходного периода. Порывая не только со средой крепостников, но - по мере обострения классовых конфликтов - и с либеральными группами дворянства, Огарёв перестаёт удовлетворяться только сменой однородных поэтических мотивов, стремясь найти адекватную форму новому отношению к действительности, выросшей политической мысли и революционной практике. Путь Огарёва в этом отношении аналогичен пути Рылеева от «Дум» к историческим и народным сюжетам «вольнолюбивых» поэм с одним однако отличием: политическая лирика Огарёва искала не эпических, а ораторских форм - следствие сознательной пропагандистской установки поэта. Всё более отчётливо ораторская установка сказывается и в многочисленных у Огарёва посланиях и посвящениях («Искандеру», «Герцену», «Предисловие к «Колоколу»», «На смерть Пушкина» и др.). Идеологическая и художественная близость Огарёва к Рылееву ни в какой мере не случайна: «Рылеев был мне первым светом… Отец по духу мне родной - Твоё названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой» («Памяти Рылеева»). Но конечно это продолжение рылеевской традиции крайне осложнялось той особо сложной обстановкой политических условий, которые характеризовали эпоху последекабрьского разгрома. Возникающие в этой атмосфере мотивы философской лирики, рефлексии носят особенный характер. Рефлексия Огарёва вызвана была напряжёнными поисками новой революционной среды - среды «наследников декабризма». Именно рефлектирующая лирика Огарёва 30-60-х годов впоследствии переросла в боевую гражданскую лирику, интенсивно разрабатываемую поэтом и вносящую ряд новых черт в поэзию Огарёва. Главным образом, ко второму периоду деятельности Огарёва относятся политические эпиграммы и пародии. По своей тематике молодой Огарёв сближается с Лермонтовым, хотя поэзия Огарёва в идеологическом отношении глубоко отлична от творчества томящегося в политическом тупике Лермонтова. В дальнейшем эти связи слабеют. Об отношении Огарёва к поэзии Лермонтова см. статью-дневник Огарёва «С утра до ночи».
Характерно однако, что уже в 40-х гг. и в поэзии и в поэтике Огарёва возникают мотивы реалистической лирики, противопоставленные и мистико-романтическим и субъективистским мотивам предшествующего периода. В ряде произведений, посвящённых крепостной деревне, намечается выход за пределы прежнего стиля. Однако законченного нового стиля Огарёв не создал.
Поэзия Огарёва обладает несомненными достоинствами простоты, искренности, политической насыщенности, представляя собой отображение одного из самых сложных этапов в истории русского революционного движения.
Литературная деятельность Огарёва до сих пор не нашла правильной оценки. Буржуазно-эстетическая критика подчёркивала в Огарёве усадебного лирика, поэта дворянского упадка, рефлексии, безвольной грусти, систематически искажая ведущее революционное содержание его поэзии. Высоко оценённая многими современниками (см., например, отзыв Н. Г. Чернышевского, сохраняющий всё своё значение и до настоящего времени), поэзия Огарёва получила впоследствии искажённое освещение в серии высказываний от П. В. Анненкова, В. П. Боткина, Н. Щербины до Ю. Айхенвальда, А. Волынского и мн. др. Знаток биографии Огарёва, М. О. Гершензон подчеркнул в ряде своих статей именно те стороны его поэзии, которые делали Огарёва причастным литературной традиции либерализма. Лишь в отдельных отзывах, например, Андреевича (Соловьёва), намечается правильная оценка: «В лирике Огарёва, - пишет критик, - лучше всего протестующее настроение, её ненависть к крепостничеству и её порывы к свободе». Задача марксистской критики заключается в том, чтобы разрушить либерально-буржуазную легенду об Огарёве и восстановить подлинное революционное значение его политической и литературной деятельности.
Библиография: I. Стихотворения, М., 1856; То же, изд. 2-е, М., 1859; То же, изд. 3-е, М., 1863; То же, Лондон, 1858; Стихотворения, 2 тт., под ред. М. О. Гершензона, изд. М. и С. Сабашниковых, М., 1904; За пять лет (1855-1860). Политические и социальные статьи, ч. 2. Статьи Н. Огарева, Лондон, 1861; Essai sur la situation russe, Лондон, 1862; Юмор, с предисл. И-ра [А. И. Герцена], Поэма, Лондон, 1857; То же, с предисл. Я. Эльсберга, изд. «Academia», М. - Л., 1933; Трилогия моей жизни, «Русская мысль», 1902, XI; Исповедь лишнего человека, там же, 1904, VIII; Русские пропилеи. Материалы по истории русской мысли и литературы. Собрал и приготовил к печати М. Гершензон, том II, Москва, 1915; История одной проститутки, с примечаниями Н. Бродского, сборник «Недра», книга II, Москва, 1923; С утра до ночи. Записки-дневник 1872-1873 гг., с послесл. С. Переселенкова, «Литературная мысль», Л., 1923, I; Записки русского помещика, «Былое», кн. XXVII-XXVIII (Л., 1925); Переселенков С. А., «С утра до ночи». Статья-дневник Огарёва; сб. «Архив Н. А. и Н. П. Огарёвых». Собр. М. Гершензон, под ред. и с предисл. В. П. Полонского, Гиз, М. - Л., 1930; Гурштейн А., Забытые страницы Огарёва, «Литература и марксизм», 1930, II; Переселенков С. А., Из литературного наследия Н. П. Огарёва, «Литература», I, под ред. А. В. Луначарского, Ленинград, 1931 (Труды Института новой русской литературы Академии наук СССР); Мендельсон Н., Письма Н. П. Огарёва, «Новый мир», 1931, V; Его же, Письма Н. П. Огарёва, сб. «Звенья», М. - Л., 1932; Его же, Забытые статьи Н. П. Огарёва, там же, М. - Л., 1933, II.
II. Чернышевский Н. Г., Эстетика и поэзия, СПБ, 1893, и в «Полном собр. сочин.», т. II, СПБ, 1905; Тучкова-Огарёва Н., Воспоминания, Москва, 1903; Пассек Т., Из дальних лет, изд. 2-е, СПБ, 1905-1906; Анненков П., Литературные воспоминания, СПБ, 1909; Гершензон М. О., История молодой России, М., 1923 (ст. «Лирика Огарёва»); Мендельсон Н. М., Н. П. Огарёв, «История русской литературы XIX в.», т. II, М., 1911; Неведомский М., К 100-летней годовщине Н. Огарёва, «Наша заря», 1913, X-XI; Андронов И., Н. П. Огарёв, Очерк жизни и творчества, с предисл. Н. Котляревского, П., 1922; Герцен А. И., Былое и думы, изд. «Academia», М. - Л., 1932 (см. по указателю); Черняк Я. З., Огарёв, Некрасов, Герцен, Чернышевский в споре об огарёвском наследстве (Дело Огарёва - Панаевой), По архивным материалам, [Предисл. Л. Б. Каменева], изд. «Academia», М. - Л., 1933.
III. Тихомиров Д. П., Материалы для библиографического указателя произведений Н. П. Огарева и литературы о нём, «Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук», том XII (1907, кн. IV). Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. - Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, М. - Л., 1928.
Я. Черняк
