Нашедший подкову
(Пиндарический отрывок)
Глядим на лес и говорим:
- Вот лес корабельный, мачтовый,
Розовые сосны,
До самой верхушки
свободные от мохнатой ноши,
Им бы поскрипывать в бурю,
Одинокими пиниями,
В разъярённом безлесном воздухе;
Под солёною пятою ветра устоит отвес,
пригнанный к пляшущей палубе,
И мореплаватель,
В необузданной жажде пространства,
Влача через влажные рытвины
хрупкий прибор геометра,
Сличит с притяженьем земного лона
Шероховатую поверхность морей.
А вдыхая запах
Смолистых слёз,
проступивших сквозь обшивку корабля,
Любуясь на доски
Заклёпанные, слаженные в переборки
Не вифлеемским мирным плотником, а другим -
Отцом путешествий, другом морехода, -
Говорим:
- И они стояли на земле,
Неудобной, как хребет осла,
Забывая верхушками о корнях
На знаменитом горном кряже,
И шумели под пресным ливнем,
Безуспешно предлагая небу
выменять на щепотку соли
Свой благородный груз.
С чего начать?
Всё трещит и качается.
Воздух дрожит от сравнений.
Ни одно слово не лучше другого,
Земля гудит метафорой,
И лёгкие двуколки,
В броской упряжи
густых от натуги птичьих стай,
Разрываются на части,
Соперничая
с храпящими любимцами ристалищ.
Трижды блажен, кто введёт в песнь имя;
Украшенная названьем песнь
Дольше живёт среди других -
Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,
Исцеляющий от беспамятства,
слишком сильного
одуряющего запаха -
Будь то близость мужчины,
Или запах шерсти сильного зверя,
Или просто дух чебра,
растёртого между ладоней.
Воздух бывает тёмным, как вода,
и всё живое в нём плавает, как рыба,
Плавниками расталкивая сферу,
Плотную, упругую, чуть нагретую, -
Хрусталь, в котором движутся колёс
и шарахаются лошади,
Влажный чернозём Нееры,
каждую ночь распаханный заново
Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами.
Воздух замешён так же густо, как земля, -
Из него нельзя выйти, в него трудно войти.
Шорох пробегает по деревьям зелёной лаптой:
Дети играют в бабки
позвонками умерших животных.
Хрупкое исчисление нашей эры
подходит к концу.
Спасибо за то, что было:
Я сам ошибся, я сбился, запутался в счёте.
Эра звенела, как шар золотой,
Полая, литая, никем не поддерживаемая,
На всякое прикосновение
отвечала «да» и «нет».
Так ребёнок отвечает:
«Я дам тебе яблоко» или
«Я не дам тебе яблока».
И лицо его точный слепок с голоса,
который произносит эти слова.
Звук ещё звенит, хотя причина звука исчезла.
Конь лежит в пыли и храпит в мыле,
Но крутой поворот его шеи
Ещё сохраняет воспоминание
о беге с разбросанными ногами, -
Когда их было не четыре,
А по числу камней дороги,
Обновляемых в четыре смены,
По числу отталкиваний от земли
пышущего жаром иноходца.
Так
Нашедший подкову
Сдувает с неё пыль
И растирает её шерстью,
пока она не заблестит,
Тогда
Он вешает её на пороге,
Чтобы она отдохнула,
И больше уж ей не придётся
высекать искры из кремня.
Человеческие губы,
которым больше нечего сказать,
Сохраняют форму
последнего сказанного слова,
И в руке остаётся ощущенье тяжести,
Хотя кувшин наполовину расплескался,
пока его несли домой.
То, что я сейчас говорю, говорю не я,
А вырыто из земли,
подобно зёрнам окаменелой пшеницы.
Одни
на монетах изображают льва,
Другие -
голову.
Разнообразные медные,
золотые и бронзовые лепёшки
С одинаковой почестью лежат в земле;
Век, пробуя их перегрызть,
оттиснул на них свои зубы.
Время срезает меня, как монету,
И мне уж не хватает меня самого.
1923
