Купальницы
(Идиллия)
«Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого друга! Страшное дело: Дафна тебе ни полслова не скажет, Песень с тобой не поёт, не пляшет, почти лишь не плачет. Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем! Взрослый ребёнок, стыдись! иль не знаешь седого сатира? Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало, Бедный, на холме сидишь ты один и смотришь за стадом: Сердцем и сжалюсь я; старый, приду посмеяться с тобою, В кости играя, поспорить, попеть на свирели. Что ж вышло? Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет? Сам ты знаешь, никто. Из чьих ты корзинок плоды ел? Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая, Плел из неё их узорами с лёгкой, цветною соломой. Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы Полные, словно широкие щёки младого сатира, Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно Грозды, цветы и образы сильных богов и героев. Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных Чаш и кувшинов и лёгких корзинок. Часто, бывало, После оргий вакхальных другие сатиры спешили Либо в пещеры свои, отдохнуть на душистых постелях, Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек - Я же к тебе приходил, и покой, и любовь забывая; Пьяный, под песню твою плясал я с учёным козлёнком; Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко, Тряс головой и на роги мои и на бороду злился. Ты задыхался от смеха весёлого, слёзы блестели В ямках щёчек надутых - и всё забывалося горе. Горе ж какое тогда у тебя, у младенца, бывало? Тыкву мою разобьёшь, изломаешь свирель, да и только. Нынче ль тебя не утешу я? нынче ль оставлю? поверь мне, Слёзы утри! успокойся и старого друга послушай». - Так престарелый сатир говорил молодому Микону, В грусти безмолвной лежащему в тёмной каштановой роще. К Дафне юный пастух разгорался в младенческом сердце Пламенем первым и чистым: любил, и любил не напрасно, Всё до вчерашнего вечера счастье ему предвещало: Дафна охотно плясала и пела с ним; даже однажды Руку пожала ему и что-то такое шепнула Тихо, но сладко, когда он сказал ей: «Люби меня, Дафна!» Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна? Только он к ней - она от него. Понятные взгляды, Ласково-детские речи, улыбка сих уст пурпуро?вых, Негой пылающих, - всё, как весенней водою, уплыло! Что случилось с прекрасной пастушкой? Не знает ли, полно, Старый сатир наш об этом? не просто твердит он: «Послушай! Ночь же прекрасная: тихо, на небе ни облака! Если С каждым лучом богиня Диана шлёт по лобзанью Эндимиону счастливцу - то был ли на свете кто смертный Столько, так страстно лобзаем и в полную пору любови! Нет и не будет! Лучи так и блещут, земля утопает В их обаятельном свете; Иллис из урны прохладной Льёт серебро; соловьи рассыпаются в сладостных песнях; Берег дышит томительным запахом трав ароматных; Сердце полнее живёт, и душа упивается негой». Бедный Микон сатира послушался, медленно поднял Голову, сел, прислонился к каштану высокому, руки Молча сложил и взор устремил на сатира; а старый Локтем налёгся на длинную ветвь и, качаясь, так начал: «Ранней зарёю вчера просыпаюсь я: холодно что-то! Разве с вечера я не прикрылся? где тёплая кожа? Как под себя не постлал я трав ароматных и свежих? Глядь, и зажмурился! свет ослепительный утра, не слитый С мраком ленивым пещеры! Что это? дёрнул ногами: Ноги привязаны к дереву! Руку за кружкой: о боги! Кружка разбита, разбита моя драгоценная кружка! Ах, я хотел закричать: ты усерден по-прежнему, старый, Лишь не по-прежнему силен, мой друг, на вакхических битвах! Ты не дошёл до пещеры своей, на дороге ты, верно, Пал, побеждённый вином, и насмешникам в руки попался! - Но плесканье воды, но весёлые женские клики Мысли в уме, а слова в растворённых устах удержали. Вот, не смея дышать, чуть-чуть я привстал; предо мною Частый кустарник; легко листы раздвигаю; подвинул Голову в листья, гляжу: там синеют, там искрятся волны; Далее двинулся, вижу: в волнах Ликориса и Дафна - Обе прекрасны, как девы-хариты, и наги, как нимфы; С ними два лебедя. Знаешь, любимые лебеди: бедных Прошлой весною ты спас; их матерь клевала жестоко, - Мать отогнал ты, поймал их и в дар принёс Ликорисе: Дафну тогда уж любил ты, но ей подарить их боялся. Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки: Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней. Белые шеи двух лебедей обхватив, Ликориса Вдруг поплыла, а Дафна нырнула в кристальные воды. Дафна явилась, и смех её встретил: «Дафна, я Леда, Новая Леда». - «А я Аматузия! видишь, не так ли Я родилася теперь, как она, из пены блестящей?» - «Правда; но прежняя Леда ничто перед новой! мне служат Два Зевеса. Чем же похвалишься ты пред Кипридой?» - «Мужем не будет моим Ифест хромоногий и старый!» - «Правда и то, моя милая Дафна; ещё скажу правда! Твой прекрасен Микон; не сыскать пастуха его лучше! Кудри его в три ряда; глаза небесного цвета; Взгляды их к сердцу доходят; как персик, в пору созревший, Юный, он свеж и румян и пухом блестящим украшен; Что ж за уста у него? Душистые, алые розы, Полные звуков и слов, сладчайших всех песень воздушных. Дафна, мой друг, поцелуй же меня! Ты скоро не будешь Часто твою целовать Ликорису охотно; ты скажешь: «Слаще в лобзаньях уста пастуха, молодого Микона!» - «Всё ты смеешься, подруга лукавая! всё понапрасну В краску вводишь меня! и что мне Микон твой? хорош он - Лучше ему! я к нему равнодушна». - «Зачем же краснеешь?» - «Я поневоле краснею: зачем всё ко мне пристаёшь ты? Всё говоришь про Микона! Микон да Микон; а он что мне?» - «Что ж ты трепещешь и грудью ко мне прижимаешься? что так Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай: Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), - Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился Здесь вот, на береге, - что бы ты сделала?» - «Я б утопилась!» - «Точно, и я б утопилась! Но отчего? что за странность? Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси? Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась, Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты! Шея же, руки - вглядися, скажешь - из кости слоновой Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком Сладко-пленяющей жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!» - «Друг Ликориса, не знаю; но знаю: стыдиться прекрасно!» - «Правда; но всё непонятного много тут скрыто! Подумай: Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди? То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида. Как же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем, С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская, Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем Белые крылья и персями жмемся ко груди пуховой. Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы, В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?» - «Не знаю! Только Ледой и я была бы охотно! и так же Друга ласкать и лобзать не устала б в сем образе скромном, В сей красоте белизны ослепительной! Дерзкого ж, боги (Кто бы он ни был), молю, обратите рогатым оленем, Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева! Ах, Ликориса, рога!» - «Что рога?» - «Рога за кустами!» - «Дафна, Миконов сатир!» - «Уплывём, уплывём!» - «Всё он слышал, Всё он расскажет Микону! бедные мы!» - «Мы погибли!» Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их Кончил внезапно! и всё был доволен: Дафна, ты видишь, Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна: Сердцем Микона владеть на земли и в обителях Орка! Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребёнок! Сатира Старого, видно, слушать полезно? Поди же в шалаш свой! Сладким веленьям Морфея покорствуй! Эрот не оставит Дела прекрасного! Верь мне, спокойся: он кончит, как начал».
1824
