Николай Асеев, поэма «Свердловская буря»

Свердловская буря

1

Я лирик
        по складу своей души,
по самой
         строчечной сути.
Казалось бы, просто:
                     сиди и пиши,
за лирику -
            кто же осудит?
Так нет -
          нетерпенье!
                      Взманило вдаль,
толкнуло к морю,
                 к прибою.
Шумела и пенилась лирика:
                          «Дай
стеной мне встать
                  голубою!»
Она обнимала,
              рвала с корней,
в коленах
          стала пошатывать,
и с места гнала,
                 и вела верней
любого колонновожатого.
Как на море буря,
                  мачтой маша,
до слёз начинает
                 захлёстывать,
так -
      лирика это или душа -
бьёт в борт
            человечьего остова.

2

Нас бури несли
               или снилось во сне?
Давно не видали
                их мы.
Казалось:
          лишь горы начнут яснеть -
и взмоют прибоем
                 рифмы.
Доехал до моря, -
                  но море не то.
Писать ли портрет
                  с такого?
Ни пены,
         ни бури…
                  Молочных цветов.
В туманы -
           берег окован.
Постыл и невесел
                 курортный режим,
к таким приучает
                 рожам,
что будто от них мы -
                      слегли и лежим
и на ноги встать
                 не можем.
Меж пухлых телес
                 застревает нога.
Киты -
       по салу и крови…
Таких вот -
            не смог продырявить наган,
задохся
        в верхнем покрове.

3

От трестовских спин
                    и от спецовских жён
всё море
         жиром замаслено.
А может,
         я просто жарой раздражён,
взвожу на море
               напраслины?
Но нет:
        и оно,
               наморщив гладь,
играя с солнцем
                в пятнашки,
нет-нет да и вздрогнет,
                        нет-нет да и - глядь
с тоской
         на вздутые ляжки.
И солнца
         академический лик,
скользя
        по небесной сини,
нет-нет да и вспыхнет,
                       и влажный двойник
в воде его -
             голову вскинет.
А впрочем, что же,
                   курорт - как курорт,
в лазуревой хмари
                  дымок.
И я -
      ни капли не прокурор,
и пляж -
         не скамья подсудимых.

4

Но вот,
        чугунясь загаром плеча,
нагретым
         мускулом двигая,
над шрифтом
            убористых строк Ильича -
фигура чья-то
              над книгою.
Я лежмя лежал -
                и не знал, что - гроза,
я встать и не думал
                    вовсе…
И вдруг
        черкнули синью глаза:
упорист зрачок
               в свердловце.
Ага!
     загудел над снастями шторм…
Но с виду -
            всё было спокойно.
И мы говорили
              про МОПР и про корм,
про колониальные
                 войны.
Потом посмотрели
                 друг другу в глаза,
и дрожь
        от земли до неба
стрельнула -
             и ходу не стало назад,
и нэп -
        как будто и не был.

5

Он слово сронил -
                  и пошла колебать
волна за волною
                снова…
И в слове -
            не удаль и не похвальба, -
пальба была
            в каждом слове.
И гребнями взмылился
                     белый отряд,
и в сердце -
             ветра колотье;
и мы ночевали
              три ночи подряд,
друг друга
           грея в болоте.
От стужи
         рассветного неба
                          дрожа,
следили мы
           месяца смену;
камыш мы ломали
                замест фуража
и пили
       болотную пену.
И дыбил коня
             на опушке казак,
в трясине нас
              выискать силясь;
и звёзды у нас
               грохотали в глазах,
когда они
          с неба катились.

6

Кто мог бы понять,
                   что меж этих толстух,
в которых
          я рифмой возился, -
с грозовых просторов
                     рязанский пастух
стрелой громовою вонзился?
Что,
     голову на руки облокотив,
совсем поблизости,
                   рядом,
весь пляж и весь мир -
                       партийный актив
суровым
        меряет взглядом?
Кто мог бы узнать,
                   что не из берегов
выходит море рябое, -
что он,
        перешедший через Перекоп,
сигнал -
         крутого прибоя?
И я увидал
           в расступившихся днях -
в глазах его,
              грозных и синих, -
проросший сквозь нэп
                     строевой молодняк,
не только -
            осенний осинник.

7

И вот -
        он свердловцем,
                        а я рифмачом.
И моря -
         нежна позолота.
Но мы не забудем
                 его
                     нипочём -
воронежского
             болота.
Мы с ним не на пляже,
                      мы с ним - на ветру,
и дали -
         тревожны и сини…
И я - запевала,
                а он - политрук,
лежим в болотной трясине.
Но мы не сдадимся
                  на милость врага,
пощады его
           не спросим.
В лицо нам - звезда,
                     светла и строга,
взошла
       и глядит из-за просек.
И если так надо, -
                   под серым дождём,
как день ни суров
                  и ни труден, -
и ночи, и годы,
                и дольше прождём,
пока
     не избудем буден.

8

И только,
          прижавшись к плечу плечом,
друг друга
           обмерив глазом,
над верным вождём,
                   над Ильичём,
мы вспыхнем
            и вспомним разом:
как на море буря,
                  мачтой маша,
до слёз начинает
                 захлёстывать,
как -
      лирика это или душа -
бьёт в борт
            человечьего остова.
И море,
        откликнувшееся на зов,
плеснёт,
         седо и клокато,
взгремит
         от самых своих низов
до самых
         крутых накатов.
И в клочья
           разорвана тишина,
игравшая
         в чет и нечет,
и в молнии -
             снова земля зажжена,
и буря
       и рвёт и мечет!

1925