Иосиф Уткин, поэма «Повесть о рыжем Мотэле»
Биография и стихотворения И. Уткина
Повесть о рыжем Мотэле,
господине инспекторе,
раввине Исайе и комиссаре Блох
Глава первая
ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ
И дед и отец работали. А чем он хуже других? И маленький рыжий Мотэле Работал За двоих. Чего хотел, не дали. (Но мечты его с ним!) Думал учиться в хедере, А сделали - Портным. Так что же? Прикажете плакать? Нет так нет! И он ставил десять заплаток На один жилет. И… (Это, правда, давнее, Но и о давнем Не умолчишь.) По пятницам Мотэле давнэл, А по субботам Ел фиш.
Жили-были
Сколько домов пройдено, Столько пройдено стран. Каждый дом - своя родина, Свой океан. И под каждой слабенькой крышей, Как она ни слаба, - Своё счастье, Свои мыши, Своя судьба… И редко, Очень редко - Две мыши На одну щель! Вот: Мотэле чинит жилетки, А инспектор Носит портфель. И знает каждый по городу Портняжью нужду одну. А инспектор имеет Хорошую бороду И хорошую Жену. По-разному счастье курится, По-разному У разных мест: Мотэле мечтает о курице, А инспектор Курицу ест. Счастье - оно игриво. Жди и лови. Вот: Мотэле любит Риву, Но… у Ривы Отец - раввин. А раввин говорит часто, И всегда об одном: «Ей надо Большое счастье И большой Дом». Так мало, что сердце воет, Воет как паровоз. Если у Мотэле всё, что большое, Так это только Нос. - Ну, что же? Прикажете плакать? Нет так нет! - И он ставил заплату И на брюки И на жилет. . . . . . . . . . . . . Да, под каждой слабенькой крышей, Как она ни слаба, - Своё счастье, свои мыши, Своя Судьба. И сколько жизнь ни упряма, Меньше, чем мало, - не дать. И у Мотэле Была мама, Старая еврейская мать. Как у всех, конечно, любима. (Э-э-э… Об этом не говорят!) Она хорошо Варила цимес И хорошо Рожала ребят. И помнит он годового И полугодовых… Но Мотэле жил в Кишинёве, Где много городовых, Где много молебнов спето По царской родовой, Где жил… господин… инспектор С красивой бородой… Трудно сказать про омут, А омут стоит У рта: Всего… Два… Погрома… И Мотэле стал Сирота. - Так что же? Прикажете плакать?! Нет так нет! - И он ставил заплату Вместо брюк На жилет. . . . . . . . . . . . . А дни кто-то вёз и вёз. И в небе Без толку Висели пуговки звёзд И лунная Ермолка. И в сонной, скупой тиши Мыши пугали скрипом. И кто-то Шил кому-то Тахрихим.
«При чём» и «ни при чём»
Этот день был таким новым, Молодым, как заря! Первый раз тогда в Кишинёве Пели не про царя! Таких дней не много, А как тот - один. Тогда не пришёл в синагогу Господин Раввин. Брюки, Жилетки, Смейтесь! Радуйтесь дню моему: Гос-по-дин по-лиц-мейстер Сел В тюрьму! Ведь это же очень и очень, Боже ты мой! Но почему не хохочет Господин Городовой? Редкое, мудрое слово Сказал сапожник Илья: «Мотэле, тут ни при чём Егова, А при чём - ты И я». . . . . . . . . . . . . И дни затараторили, Как торговка Мэд. И евреи спорили: «Да» или «нет»? Так открыли многое Мудрые слова, Стала синагогою Любая голова. Прошлым мало в нынешнем: Только вой да ной. «Нет», - Инспектор вырешил. «Да», - Сказал портной. . . . . . . . . . . . . . А дни кто-то вёз и вёз. И в небе Без толку Висели пуговки звёзд И лунная ермолка. И в сонной скупой тиши Пёс кроворотый лаял. И кто-то Крепко Сшил Тахрихим Николаю! Этот день был Таким новым, Молодым, как заря! Первый раз тогда в Кишинёве Пели Не про царя!
Глава вторая
КИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА
Чудо первое
Мэд На базаре Волнуется. И не Мэд, Весь Ряд: На вокзал По улице Прошёл Отряд… Но не к этому Доводы, Главное (чтоб он сдох!) В отряде С могендовидом Мотька Блох! Идёт по главной улице, Как генерал на парад. И Мэд на базаре волнуется, И волнуется Весь ряд.
Чудо второе
Каждому, слава богу, Каким аршином ни мерь, - Особая дорога, Особая дверь. И - так Себе, Понемногу, В слякоть, В снег Идут особой дорогой Люди весь век. Радостный путь не многим, Не всем, Как компот: Одни ломают ноги, Другие - Наоборот. Вот! . . . . . . . . . . . . . Ветер гнусит у околицы, Горю раввина вторит. По торе Раввин молится, Гадает раввин По торе. Трогает рыжие кончики Выцветшего талэса: «Скоро ли всё это кончится? Сколько ещё осталося?» Тени свечей, Проталкиваясь, Мутно растут И стынут, И кажется Катафалком Комната над раввином. «Это прямо наказанье! Вы слыхали? Хаим Бэз Делать сыну обрезанье Отказался Наотрез». Первый случай в Кишинёве! Что придумал, сукин сын?! Говорит: «До-воль-но кро-ви, Ува-жае-мый рав-вин!!!» . . . . . . . . . . . . . Много дорог, много, Столько же, сколько глаз! И от нас До бога, Как от бога До нас.
Ещё о первом чуде
И куда они торопятся, Эти странные часы? Ой, как Сердце в них колотится! Ой, как косы их усы! Ша! За вами ведь не гонятся? Так немножечко назад… А часы вперёд, Как конница, Всё летят, летят, летят… . . . . . . . . . . . . . В очереди Люди Ахают, Ахают и жмут: «Почему Не дают Сахару? Сахару почему не дают?» «Видимо, Выдать Лень ему». - «Трудно заняться час? Такую бы жизнь - Ленину, Хорошую, Как у нас!» - «Что вы стоите, Сарра? Что может дать Слепой, Когда Комиссаром Какой-то Портной? Ему бы чинить Рубаху, А он комиссаром Тут!..» В очереди люди ахают, Ахают И жмут.
Чудо третье
Эти дни Невозможно мудры, Цадики, а не дни! В серебро золотые кудлы Обратили они. Новости каждый месяц. Шутка сказать: Жена инспектора весит Уже не семь, А пять. А Мотэле? Вы не смейтесь, Тоже не пустяк: Мотэле выбрил пейсы, Снял лапсердак. Мотэле весь перекроен (Попробовал лучший суп!): Мотэле смотрит «В корень» И говорит «По су-ще-ству». Новости каждый месяц, Шутка сказать: Жена инспектора весит Уже не семь, А пять! И носик Почти без пудры. И глазки - Не огни… Эти дни невозможно мудры, Цадики, а не дни! . . . . . . . . . . . . . Много дорог, много, А не хватает дорог. И если здесь - Слава богу, То где-то - Не дай бог, Ох! …Ветер стих за околицей, Прислушиваясь, стих: Инспектор не о себе молится О других. Голос молитвы ровен. Слово сменяется вздохом: Дай бог Жене здоровья, Дай бог Хворобы Блоху… Дай бог то и это. (Многое дай бог, понятно!) Дай бог сгореть Советам, Провалиться депутатам… Зиму смени На лето, Выпрями то, Что смято… Дай бог и то и это, Многое дай бог, понятно.
Чудо некишинёвского масштаба
Слишком шумный и слишком скорый Этих лет многогамный гвалт. Ой, не знала, должно быть, тора, И раввин, должно быть, не знал! Кто подумал бы, Кто поверил, Кто поверить бы этому мог? Перепутались Мыши, двери, Перепутались Нитки дорог. В сотый век - И, конечно, не чаще (Это видел едва ли Ной!) - По-портняжьему Робко счастье И, как счастье, Неробок портной. Многогамный, премудрый гомон!.. Разве думал инспектор Бобров, Что когда-нибудь Без погромов Проблаженствует Кишинёв?! Кто подумал бы, Кто поверил, Кто поверить бы этому мог? Перепутались Мыши, двери, Перепутались Нитки дорог.
Глава третья
НОВОЕ ВРЕМЯ - НОВЫЕ ПЕСНИ
Синагогальная
В синагоге - Шум и гам, Гам и шум! Все евреи по углам: Ш-ша! Ш-шу! Выступает Рэб Абрум. В синагоге - Гам и шум, Гвалт! . . . . . . . . . Рэб Абрум сказал: «Бо-же мой!» Евреи сказали «Беда!» Рэб Абрум сказал: «До-жи-ли!» Евреи сказали: «Да». . . . . . . . . . А раввин сидел И охал Тихо, скромно, А потом сказал: «Пло-ха!» Сказал и вспомнил Блоха.
Почти свадебная
Лебедю в осень снится Зелень озёрных мест, Тот, кто попробовал птицы, Мясо не очень ест. Мудрый раввин Исайя Так мудр! Так мудр! Почти Наизусть знает Почти Весь талмуд. Но выглядит всё-таки плохо: Щукой на мели… «Мне к комиссару Блоху…» Его провели. Надо куда-то деться: «К чёрту!» «К небесам!» «До вас небольшое дельце, Товарищ комиссар. У каждого еврея Должны дочери быть. И каждому еврею Надо скорее Своих Дочерей сбыть… Вы - мужчина красивый, Скажемте: Зять как зять. Так почему моей Ривы Вам бы Не взять? Отцу хвалить не годится. Но, другим не в укор. Скажу: Моя девица - Девица до сих пор». Белая, белая сажица! Майский мороз! Раввину уже кажется, Что у Блоха… Короче нос?! Песня текущих дел И куда они торопятся, Эти странные часы? Ой, как сердце в них колотится! Ой, как косы их усы! Ша! За вами ведь не гонятся! Так немножечко назад… А часы вперёд, как конница, Всё летят. . . . . . . . . . . . . . . Этот день был Небесным громом, Сотрясением твердынь! Мэд видала, Как вышел из дому Инспектор - без бороды?! Выбрился, Честное слово! Тысяча слов! И ахал в Кишинёве Весь Кишинёв. И собаки умеют плакать, Плакать, как плачем мы. Ну, попробуйте, скажем, лапу Ударить, ущемить? Да, бывает - Собака плачет. А что же тогда человек? И много текло горячих, Горьких, солёных рек. Слёзы не в пользу глазу. И человек сказал: «Н-ну!» Так инспектор потерял сразу И бороду И жену. Хоть жену не совсем утратил, Но курица стала не та. Ну, скажем, Стала его Катя Курица без хвоста. «Счастье - оно игриво. Счастье - сумасброд». И ждал он терпеливо: «Наверно назад придёт». Но… на морозе голого Долго не греет дым… И он опустил голову, Голову без бороды. Так, окончательно сломан, Робок, как никогда, Инспектор Пришёл к портному, Чтобы сказать: «Да». . . . . . . . . . . . . . . Маленький, жиденький столик. (Ножка когда-то была.) Инспектор сидит и колет «Текущие дела». Путь секретарский тяжек: Столько серьёзных слов! Сто-лько се-рьёз-ных бу-ма-жек! И на каждой: «Блох», «Бобров». Жутко: контроль на контроле. Комиссия вот была… Инспектор сидит и колет «Текущие дела». И… он мечтает - не больше (Что же осталось ему?), Как бы попасть В Польшу И не попасть В тюрьму…
В общем фокусе
Что значит: Хочет человек? Как будто дело в человеке! Мы все, конечно, целый век Желаем Золотые реки. Все жаждем сахар, так сказать, А получается иначе; Да, если хочешь Хохотать, То непременно Плачешь. Но дайте жизни… Новый век… Иной утюг, Иная крыша, И тот же самый человек Вам будет На голову выше. Для птицы главное - гнездо. Под солнцем всякий угол светел. Вот Мотэле - Он «от» и «до» Сидит в сердитом Кабинете. Сидит как первый человек. И «нет как нет» Здесь не услышишь. В чём фокус? Тайна?.. Новый век. Иной утюг, Иная крыша… О-о-о время! Плохо… Хорошо… Оно и так И этак вертит. И если новым Срок пришёл, То, значит, старым - Время смерти!
Погребальная
Комната… тихо… пыльно. Комната… вечер… синь. Динькает Будильник: Динь… Динь… Динь… Час кончины - Он приходит Тихо-тихо, Не услышишь. И уходит молча счастье, И уходят Мыши. Только горе неизменно. Заржавел пасхальный чайник! И задумаются стены. И - Молчанье. Он заснежит, он завьюжит В полночь, ветер белорукий… И совсем теперь не нужен Ни талмуд, Ни брюки. Тихо. Сумрак нависает. Не молитва И не ужин… Пусть по-новому, Исайя, Стол тебе послужит. А потом - к иному краю. В рай, конечно, не иначе… Тихо! Свечи догорают. Тихо. Сарра плачет… О-о-о время! «Плохо»… «Хорошо»… Оно и так И этак вертит, И если новым Срок пришёл, То, значит, старым - Время смерти… Да, если новым срок пришёл, То, значит, старым - Фэртиг…
Послесловие
До Кракова - И до Варшавы - Сорок. Но лучше, чем всякий город, Свой, родной город. Разве дворцом сломите Маленькие, заплатанные, Знаете, домики, Где смеялись и плакали? Вот вам И меньше и больше. Каждому свой мессия! Инспектору Нужно Польшу, Портному - Россия. Сколько с ней было пройдено, Будет ещё пройдено! Милая, светлая родина, Свободная родина! Золото хуже меди, Если рукам верите… И Мотэле Не уедет, И даже В Америку. Не-ет, он шагал недаром В ногу с тревожным веком. И пусть он не комиссаром, Достаточно - Че-ло-ве-ком! Можно и без галопа К месту приехать: И Мотэле будет штопать Наши прорехи. . . . . . . . . . . . . Милая, светлая родина, Свободная родина! Сколько с ней было пройдено, Будет ещё пройдено!!!
1924 - 1925, Иркутск - Москва
Хедер - школа.
Давнэл - молился.
Тахрихим - саван.
Могендовид- шестиконечная звезда.
Талэс - молитвенное одеяние.
Цадики - мудрецы, учёные.
