Домой Вниз Поиск по сайту

Валентин Сорокин

СОРОКИН Валентин Васильевич (р. 25 июля 1936, хутор Ивашла, Башкирия) - поэт, публицист, член Союза писателей России.

Валентин Сорокин. Valentin Sorokin

Около 10 лет проработал в 1-м мартеновском цеху Челябинского металлургического завода электрокрановщиком.
Член Союза писателей СССР с 1962 года. В 1965 году окончил Высшие литературные курсы и уехал в Саратов заведовать отделом поэзии в создаваемый журнал «Волга». С 1967 года - в Москве. Издал около сорока книг. Переведён на многие языки.
Лауреат премии Ленинского комсомола, Государственной премии России, Международной премии им. М. А. Шолохова, премий им. А. Твардовского, Вас. Фёдорова, Дм. Кедрина.
Проректор Литературного института имени А. М. Горького, руководит Высшими литературными курсами. Живёт в Москве.

Подробнее

Фотогалерея (7)

СТИХИ (35):

Вверх Вниз

Понял

Беру коня судьбы я под уздцы
Без суеты и лишнего испуга,
Поскольку понял: в мире подлецы,
Как близнецы, похожи друг на друга.

Скачи, мой конь, через неровный быт,
Неси меня от кровного порога,
Пускай гудит под бронзою копыт
Тяжёлая российская дорога.

Я выживу и выдюжу позор,
Превозмогу обиды роковые,
В туманных далях различает взор
Звезду удач, пожалуй, не впервые.

Скачи, мой конь, непросто из седла
Нас вышибить,
             мы цепки до предела,
Вон снова иноземная стрела
Почти под сердцем у меня пропела.

Но промахнулась - ожидай своих,
Они чужой не легче, не добрее.
Там, в сумерках, сторожко лес притих,
И ни левей объехать, ни правее.

Скачи, мой конь, отважным путь открыт,
А я посланник матери и Бога.
И пусть гудит под бронзою копыт
И эта -
        не последняя дорога!..

[2009]


Лунный крест

Горе в дому, не смех.
Думаем об одном.
Снег, серебристый снег
Падает за окном.

Белый лежит покров
На пол-России аж.
В звёздах иных миров
Сын затерялся наш.

Белая мать сидит.
Ночь.
      И глаза, глаза!..
Молится и глядит
Долго на образа.

Белых берёз гряда.
Ворон во мгле кричит.
Сын уже никогда
В двери не постучит.

Доброго, своего,
В самый нежданный час
Бог отобрал его,
Не пощадивши нас.

Скоро в краю пустом,
Вечной тоской полна,
Белым взойдёт крестом
Утренняя луна.

[2009]


***

Всё одолеешь, море и пустыню,
Леса возьмёшь и горы на пути.
Но если вдруг душа твоя остынет, -
Её снегов уже не перейти.

Так широки и так они ледяны,
Куда ни глянь -
                стальные берега!
Я позабыл весёлые поляны,
Родные соловьиные луга.

Простор кровавым месяцем расколот,
Как топором.
             И в бездне темноты
Сосёт мне разум непреклонный голод
Тоски - потрогать тёплые цветы.

Склониться бы к родительским могилам.
Послушать деревенскую гармонь.
И душу тронуть пескариным илом.
Взять за крыло вечеровой огонь.

Мы забываем, восходя на кручи,
Вбегая в корабли и в поезда,
Зовёт нас то,
              что человека мучит, -
Свет памяти и совести звезда.

Они горят в сознанье обоюдно,
Под каждой доброй крышею в чести.
Зовёт нас то,
              что потерять нетрудно,
Но невозможно снова обрести!

[2009]


***

Не смогу разлюбить, хоть убей,
Потому что родился не чёрствым,
Эту
    синюю
          сонность
                   степей,
Эти звёзды, берёзы и вёрсты.

Самолёт, паровоз ли, такси
Наплывает внезапней крушенья.
И недаром вовек на Руси
Выше господа бога – движенье!

Кувыркается ветер во ржи,
Голосит над болотами чибис.
Ну скажи мне,
              скажи мне,
                         скажи,
Где бы мы доброте научились!

Ни одной не запомню страны,
Ни одной не пойму я державы.
Мне ведь даже в могиле нужны
Только наши поля и дубравы.

Словно в речку, войду я в траву,
Тихо трону ладонью ромашку.
И почти, как в бреду, разорву,
Переполненный счастьем, рубашку!

?


***

А я в страстях и думах отрезвился
И, от рожденья сельского не лжив,
Взглянул вокруг и резко удивился
Тому, что я не выброшен и жив.

Река судьбы моей не обмелела,
Она полынным горем глубока,
Над ней светло когда-то детство пело
И к солнышку летели облака.

Черёмуховой роздалью метельной
Она дышала в майские края.
Склонялась мать над нею
                        с колыбельной,
Вся золотисто-лунная, моя.

И шар земной крутился по орбитам.
В окно крылами трепетала ночь.
И никаким, закрытым иль открытым,
Врагам
       дорог моих не превозмочь.

В часы тоски я понимаю снова,
Те вороны, которые костят
И стать мою, и поднятое слово,
Лишь ошибусь – позором отомстят.

Но будет миг высокий на рассвете,
Среди могил у прадедовых плит
За всё, за всё,
                о чём расскажет ветер,
Моя земля меня благословит.

?


22 июня 1990 года

День весёлый и простор весёлый.
Солнце в небо прянуло с холма.
И стоят в осиротелых сёлах
Русские оглохшие дома.

В них детей рожали, громко жили,
С песней уходили на войну,
Под Берлином голову сложили,
Нас пустили, неучей, ко дну.

Потому, усталые, как мухи,
Замыкая горестные рты,
На пустых завалинках старухи
На луну глядят из темноты.

Денег нету и кормильцев нету,
На дрова добавили процент.
Не скользи в Кремле по кабинету
В иностранных туфлях президент.

Ты такой размашистый и милый,
В рыночных кружениях перил
Проиграл ты братские могилы
И Победу нашу раздарил.

А к старухам не поторопился,
Премии считая, призатих…
Это я в продажный мир явился
Мстить за них и говорить за них.

Переждём обиду, слёзы вытрем,
Час пробьёт – опомнится народ:
Не один ещё
            слетит лжедмитрий
У державных каменных ворот!

?


***

В этой грустной вечерней реди
Сам себя утешаю я:
Скоро, скоро она приедет,
Боль моя и душа моя!

Небалованный и негрубый,
Но желающий радость пить,
Буду в сердце, в глаза и в губы,
Как безумец, её любить.

Всё обсудим и всё увидим,
И запомним и всё простим.
Даже зависть мы не обидим,
Даже злобе не отомстим.

Вечно в жизненной круговерти
Рядом с вороном – соловьи.
Есть соперники у бессмертья,
Есть разбойники у любви.

Брызнет солнечно-колоколен
День весёлою теплотой.
Наше чувство шумит, как поле
Рожью спелою и золотой.

?


Хранить нам славу

Над ржавым храмом стонут журавли,
Под куполом разбитым ветер свищет,
Здесь воины хоробрые легли,
Здесь все века столпились на кладбище.

Набеги, от рассвета до темна
Летел, горча, пожарный пепел праха.
Славянские лихие племена,
Вожди дружин, не ведавшие страха.

К звезде полей я прикоснусь рукой:
Ведь мне судьбу делить покуда не с кем.
Здесь Грозный спит,
                    здесь опочил Донской,
Здесь отдыхает после битвы Невский.

Здесь проносили деды и отцы
Гремучей революции скрижали,
И не они соборы и дворцы
Осквернивали, жгли и разрушали,

А те пришельцы из чужих краёв,
Бесцельная, кочующая нечисть,
Которой даже песня соловьёв
И то души скудеющей не лечит.

Хранить нам славу предков надлежит.
И ты не гость, не временный посредник, -
История тебе принадлежит,
России прозревающий наследник!

?


Застолье

Если можешь родить, а не родишь…
1

Всё торгаши к Вам льнут и торгаши,
Всё жулики, пройдохи-лицедеи.
Они гребут азартно барыши
С прилавка или с выгодной идеи.

Вы модница, вы пить, вы и курить,
Вы и браниться, по-ямщицки даже.
Но только вот о детях говорить
Не любите, как некий вор о краже.

И муж у Вас роскошный, от усов
И до ботинок - фору даст гусару.
И четырёх имеете Вы псов,
За них готовы на любую свару.

Лицо смазливо: подзагнута бровь,
И губы, чуть припухшие от стона.
На шее жемчуг, а на пальцах кровь -
Отлита в золото во время оно…

2

И есть песец, и мглистая лиса.
И пианино есть, и есть машина.
Но почему же грустные глаза
И с языка слетает матерщина?

Убить хотели грубостью - укор,
Не получилось. Мудро-обзлённой
Душа у Вас похожа на собор,
Грабителями ночью разорённый.

Среди собак, застолий и затей,
Интимно-туристических, курортных,
Вам не забыть: ведь нет у вас детей,
И тяжко от раскаяний подробных.

Отец Ваш в кабинетах проторчал.
Мать бегала по хищным ювелирам.
И сразу, без наследственных начал,
Вы удостоились общенья с миром.

Париж давно и Вашингтон давно
Проеханы, почти официально.
От поцелуев разуму темно, -
Отведали интернационально.

3

И некого к другим Вам ревновать,
Муж - и не муж, сама, увы, невеста.
«О, не рожать, как будто предавать
Отечество!» И это Вам известно.

До потрясения слова тихи:
В них боль и стыд, в них мания таится.
Но я не поп, чтоб отпускать грехи,
Хотя Вы - первосортная блудница.

Пытаясь честно вслушаться в беду,
Мне кажется, я понимаю много.
Жаль, ничего у Вас я не найду
Заветного для русского порога.

В обильном сигареточном дыму
Я промолчу, и не опротестую
Позор, и лихо чарку подниму
За жалкий быт и за судьбу пустую.

1984


***

Обелиски густы на селе.
Край пронзили собой обелиски.
В дождевой и проржавленной мгле
Растворяются длинные списки.

Прочитал я - и скорбно примолк:
Тут, руками отцов бронирован,
Молодой громыхающий полк
На озёрном холме сформирован.

А сегодня долины пусты.
Вьётся-бьётся дорога печально.
Палисадников бывших кусты
По бокам шевелятся прощально.

Перепахан погост и ужат,
Вдовы ранние, горе-старухи
Одиноко в могилах лежат,
К миру этому праведно глухи.

Только свист одичалых стрижей.
Вздох берёзовый, тягота звуков.
Всё война забрала: и мужей,
И сынов у несчастных, и внуков.

Стало некому в избах рожать.
И осилив последнее горе,
Им, солдатам, лежать и лежать
В этом русском великом просторе.

[1989]


***

Вчера я напился и как провалился,
А ныне впервые на свет появился.

Милы мне берёзы, и холм, и дорога,
И радостей в жизни действительно много.

Вон пёс у калитки, вон мыкнула тёлка.
Свободно в округе, ни зайца, ни волка.

Лишь трудно с начальством, в районе их туча.
И в каждом до лакомства жажда могуча.

И каждый - по стопке, по три, по четыре.
И каждый - вожак и в деревне, и в мире.

Эх, Родина, песни, нетрезвое братство.
Грабёж неоглядный, тоска и пиратство.

Вчера я напился, а ныне страдаю.
Кого осужу и кого оправдаю?

[1989]


***

Пушистая, зелёная,
Стремительная ель,
И солнышком палённая,
И гнутая в метель.

Стоишь прямая, сильная,
Звенишь до облаков.
Вокруг земля обильная -
На тысячи веков.

Вскипали травы гуннами,
Бил колокол в набат.
И ядрами чугунными
Ложился звездопад.

Текла Пахра багряная,
В Оке плескалась кровь.
Ты, хвойная и пряная,
Отряхивалась вновь.

Грачи спешили умные
К тебе наперебой.
И грозы лета шумные
Кружились над тобой.

И ночь плыла стоокая.
И расточалась тьма.
Звени, моя высокая,
Звени, звени с холма.

[1989]


***

Женщина эта рожать не умеет
И научиться, бедняга, не хочет.
Злом от неё подозрительным веет, -
Всё задирается, будто бы кочет.

Вот бы растила детей - не грустила
И поджидала бы внуков, дурёха.
Тех разобидела, тех не простила,
Всюду ей нервно и всюду ей плохо.

Мать загубила в себе, променяла
На чепуху городских развлекательств.
Мать загубила, и этого мало,
Мало ей высшего - из надругательств.

[1989]


***

А вас не бередит
Тоска и не печёт?
Вы циник и бандит,
Ужасный лысый чёрт.

Мне жизни гимн слагать
И чарку дружбы пить.
А вам детей пугать,
А вам людей губить.

Я вижу зимний парк
В накрапах снегирей.
Вы - стражу и собак
Колымских лагерей.

Где не один Джалиль
Погиб, а миллион!
Кромешных камер пыль.
Вопль над землёй и стон.

Мать сыну не прикрыть.
Дочь с онемелым ртом.
О, нас не примирить
Ни завтра, ни потом.

[1989]


***

На деревне такая беда,
Водка льётся, как в речке вода.

Было пять мужиков, а теперь
Пять смертей, пять нетрезвых потерь.

От правления за полверсты
Высоко на холме - их кресты.

На деревне огромный портрет
Человека преклоннейших лет.

Он поднялся по-маршальски в рост,
Весь увешанный бляхами звёзд.

И глядит, но с такой высоты
Взор его не зацепит кресты.

И над снежностью русских равнин
Кувыркается ветер один.

[1989]


Так больно

Почему же так трудно,
                      так больно бывает порой,
Давит дума на грудь
                    многоскальною мёртвой горой.

Утешение, помощь тогда
                       мне совсем не нужны,
Ни проклятья друзей,
                     ни угрозы врагов не страшны.

Даже ты надо мною
                  теряешь священную власть,
Пусть готов я к ногам твоим
                            тихо и смирно припасть.

Пусть готов я тебя,
                    как ребёнка, ласкать, целовать,
Доверять тебе, слушать,
                        что нежную, умную мать.

Но кричат во мне силы
                      тоски и утраты земли,
Мои чувства - идущие
                     в синюю даль корабли.

И любовь моя - чёрный,
                       обугленный солнцем тростник,
Всё шумит и шумит,
                   словно мир наш ещё не возник.

Да и сам я, лишь только
                        взгляну поострее окрест, -
Одинокий, летящий
                  над горькою Родиной крест.

[1989]


Живые мертвецы

Много я видел живых мертвецов:
Руки их - крюки и рот - на засов.

Жизнь их - сплошная мышиная робость,
Мысль их - гнетущая мир низколобость.

Даже их кресло и даже их важность -
Ежеминутная гибкость-продажность.

Мир их - бессонная зависть, страданье,
Вытерпеть - вечный удел и старанье.

И уцелеть, и отпробовать крохи
С пышных столов толстобрюхой эпохи.

[1989]


Траур

Эти похороны похожи
На парад, на концерт большущий.
Генералы розоворожи.
И колонны солдат идущих.

На трибуне стоит правитель,
Старый клоун, а рядом други.
Он - их батя и укротитель,
Свято помнят про то зверюги.

Гроб на площади, у ступеней,
И мертвец - кумачом накрыты.
Ветер снежное море пенит
За Москвою и за Ирбитом.

Куст лозы у дороги свищет.
Лает пёс за глухим сараем.
И над родиной полунищей
Солнце красное догорает.

Трубачи заревели скопом.
Плеск знамён и венков. Салюты.
Смотрят Азия и Европа, -
Успокоился брат Малюты.

Длинный-длинный, седее мыши,
Многожильный Кащей эпохи.
Тонут в мутных просторах крыши
Русских изб, что пусты и плохи.

И в одной из них на рогоже
Мать крестьянская молит строго:
- Ты прости его, боже, боже,
Ты один, а злодеев много!..

[1989]


Банкетник

Как вставший на задние ноги кабан,
Как повар, похмельный и злой ожиреньем,
Он хрюкнул и пушкинским стихотвореньем
При всех закусил - и опять за стакан.

С лица его капал торжественный пот
И губы сочились дымящимся мясом.
Но он не сдавался на милость балясам,
Ещё не устав от обжорных работ.

Он ел, оседая, пыхтя за столом,
Краснея, он ел, наслаждаясь утробно.
И кости обсасывал громко, подробно,
Ладонью в тарелку - как в речку веслом.

Глядел на него я, и жалость брала
За сердце, и душу терзала тревога:
Поэзия, ты распрогневала бога,
И плохи твои, дорогая, дела!..

[1989]


Плач по убитым

Мёртвые не исчезают
- они возвращаются.
Кто в Чехии, кто в Прусси, кто в Польше.
И здесь - повсюду мрамор и сирень…
Солдатам нашим памятников больше,
Чем сохранилось ныне деревень.

Вон хутор обветшалыми домами
Давно плывёт в пустеющий закат.
И - обелиск, мерцает он в тумане
Так грустно-грустно, вроде виноват.

И, к утру нахоложенному глухи,
В сутулом одиночестве тоски
По десять раз успели сшить старухи
Одежду на смерть и связать носки.

А смерти нет, лишь годы воском тают
И люди тают в дымке мировой.
И кладбища родные зарастают
Чужою и слепою трын-травой.

По ней роса игольчится морозно,
Над ней шумят угрюмо тополя.
Где накренились кладбища, там грозно
Осиротели русские поля.

Куда б меня судьба ни уносила,
Я ни вблизи не понял, ни вдали,
Какая воля и какая сила
Нас убирает медленно с земли.

Неужто где-то беспричинно рады,
Хоть это ликованье не к добру,
В тот миг, когда я погребаю брата
Или теряю кровную сестру?

И век мой болен, и народ мой болен,
И сам я болен - ноша тяжела.
Как будто дума древних колоколен
Мне острым светом сердце обожгла.

[1989]


Заметены леса

Опять леса заметены по пояс.
И светит солнце, и пурга звенит.
А по равнине прокатился поезд,
Железным громом уходя в зенит.

И, прижимаясь, потрясённый ветер
Вздыхает в придорожном лозняке.
Куда стремятся люди на планете
И что за счастье ждёт их вдалеке?

О, древо жизни под бессмертной высью,
Скрипит мороз или резвится дождь, -
Ты наши судьбы отряхнёшь, как листья,
И вновь шумишь, в порывах, и цветёшь.

И синева клубится облаками.
И, вскидывая руку на плечо,
Вновь чья-то юность нежными губами
Другую поцелует горячо.

Ещё мой горизонт не опустился.
И красота воспламеняет кровь.
Но я уехал, я уже простился
С тем берегом, где клятва и любовь.

Не оторваться, будто от припая,
От груза лет: он память бередит.
И - только сердце, как сова слепая,
Летит вперёд за поездом, летит!

[1989]


На сцене

Один болван на сцене,
А тысячи их в зале.
И, от оваций в пене,
Орут как на вокзале.

И ловятся моменты,
И фразы, и движенья.
Гремят аплодисменты
Аж до изнеможенья.

А на трибуне идол.
Опять он новый номер
В стране отцовской выдал.
Ходили слухи - помер.

Но жив - и лишь устами
Не движет, челюсть больно.
Да разве трон оставит
Хапуга добровольно?

Его стихи читает
Холуй низкопоклонный.
И патокою тает,
Унылой и зловонной.

Эх, Родина большая,
Не пьяницы, не церквы,
А жить тебе мешают
Вот эти вот концерты.

От них такая мука,
Такой позор и горе.
Искусство и наука
Толкутся в коридоре.

[1989]


Колымские сопки

Памяти Бориса Ручьёва
Эти сопки от горя сутулы,
Ветер прыгает, резок и дик.
Вот сверкнут автоматные дула
И взметнётся конвойного крик

Над судимой голодной толпою,
Что забыла в бесправии сметь,
Золотой удаляясь тропою
Добывать безымянную смерть.

Не меж вами ль, гранитные сопки,
Воздух родины зонами сжат,
Окровавленных душ самородки
Будто пламень грядущий лежат?

Ты прости меня, стланик колючий,
Вечный камень колымский, прости,
Я, один, в миллионах замучен,
Вновь сумевший язык обрести,

Говорю, и теперь безоружен,
Хоть стреляй меня, вешай и бей:
«Наши геббельсы вражьих не хуже,
Наши геринги тех не слабей!»

И недаром в миру невесёлом
От вчерашних до нынешних звёзд
Онемели безлюдные сёла
На десятки и тысячи вёрст.

Сколько угнано? Трюмы, вагоны.
Тракты рабские, рыки собак.
Перестраиванья, перегоны
Из барака в особый барак.

Сопки, сопки да стон океана
За простором ледяно-седым.
И огромное солнце, как рана,
Тяжко дышит сквозь времени дым.

[1989]


Обещание

Устала Русская земля
От войн, острогов и расстрелов.
В труде и в горе постарела,
Врагов разором веселя.

Одни сыны ушли в кресты,
Другие следом - в обелиски.
А третьи заняли посты
И скоро отреклись от близких.

Чужие речи говорят,
Всемирной заняты заботой.
За тостами и за работой
Сердца их рвутся и горят.

А новгородские холмы
Киргизов ждут - помочь Отчизне.
Батыя одолели мы,
Спасли не раз народам жизни.

А ныне - улиц немота.
Домов подгнившие стропилы.
И неужели навсегда
Осиротелые могилы?..

Вы, фюреры, вы, палачи,
Вожди тридцать седьмого года,
Не вашу ль тень метёт в ночи
Предатомная непогода?

Упавший на меже старик,
Гармонь, оборванная громко,
И не взлетевший к солнцу крик
Тайнорождённого ребёнка.

И материнская тоска
Ударниц в пагубных мартенах,
И та почётная Доска,
Где фотографии на стенах, -

Всё, всё учтёт возмездья рок,
За всё потребует ответа.
Я, врачеватель и пророк,
Вам твёрдо обещаю это!

[1989]


Любила ты меня

Осенний скучный дождь,
                       звенят по трубам струи.
И за окном висит сырая темнота.
Мы погребли с тобой в заботах поцелуи,
И чувства унесла на гребне суета.

Пусты мои слова, душа моя бездомна.
Лишь слышу, как шумит и полошится лес.
Пуста лежит земля, недвижна и огромна,
И заревы пусты упали вдруг с небес.

Не надо было нам соединять порывы.
Не надо было нам лететь к одной звезде.
Ведь ослепили нас не солнечные взрывы, -
Нас выстудил туман, кочующий везде.

Нас выстудила хмарь житейской непогоды,
Вознёс ли человек над ней мечту свою?..
Любила ты меня, хотела ты свободы, -
В усталости твоей я это узнаю.

Прощай, весёлый май, и первых громов пенье,
Черёмуха, замри и не ликуй, трава.
Холодный, долгий дождь. И за окном кипенье
Листвы, что на заре осыплется, мертва.

[1989]


Свет памяти

Сколько слезло, слетело с трибун
Низколобых пророков эпохи,
Но звенит человеческий бунт
В песне, в ругани, даже во вздохе.

И когда всполошатся леса,
Даль трепещет, от молний багряна, -
Над Россией восходят глаза,
Пугачёвские, жутко и пьяно.

Государева горбится тень.
В самых верных полках неспокойно.
И свистит на дорогах кистень,
Поднимаются вилы разбойно.

Вам, Булавины, вам, храбрецы, -
От Рылеева до Салавата,
Подвожу я коня под уздцы,
Он осёдлан умно и богато.

Он и шагом, и рысью, и вскачь,
И ему нипочём непогода.
Ни один не упрячет палач
Головы от возмездья народа.

Свет Освенцима - камеры свет,
Словно крик над кромешным туманом.
Преступленьям забвения нет,
Нет прощения тайным обманам.

Присягаю свободе, и вновь
Солнце слышу я в сабельных звонах.
И шумит справедливая кровь
В наших вечных и грозных знамёнах.

[1989]


Монолог Некрасова

Не надо быть умным,
                    достаточно наглости впредь,
Чтоб власть над покорным
                         и тёмным соседом иметь.

Не надо талантливым быть
                         в устремленье своём,
Достаточно стать
                 попугайствующим холуём.

И ты проживёшь припеваючи
                          даденый век,
Для бедных и слабых ты -
                         сильный, гигант-человек.

Тебя не осудят,
                чиновник чиновнику - брат,
Он блюдце за старших
                     вылизывать искренне рад.

Лизание блюдца -
                 прекраснейший их ритуал.
Кто это не делал,
                  тот счастья ещё не видал.

Кто это не делал,
 тот сбить не посмеет барьер,
Барьер, за которым
                   простор для преступных карьер.

[1989]


Послесловье

Зачем столько золота вешать на грудь
Поэту,
Тебя мы в последний отправили путь,
И - нету.

Скушны твои строки реестром чинов,
И слишком
Нагрёб, нахватал ты себе орденов,
Мальчишка.

И лысой башкою упёрся в зенит
Загробно.
Пыхтит твоё слово, и нет, не звенит -
Утробно.

И дети, что много цветов принесли
К могиле,
Твои сочинения переросли -
Простили…

Жена твоя, узам семейным верна,
По моде
Стыдливо упрячет твои ордена
В комоде.

[1989]


За них говорю

До сих пор я понять не могу,
Как со мною бороться врагу.

Все, кто пал на войне от огня,
Оживут и пойдут за меня.

Это я их отвагой горю,
Я за них на земле говорю.

Я, не срезанный пулей солдат,
Я, осознанно бьющий в набат.

Я, кричащий в своей стороне:
- Дайте Родину выручить мне!..

Но ползёт по окопным цепям
Дым сражений к лесам и степям.

[1989]


Поле Куликово

Облака идут-плывут на воле.
Звон мечей затих и стук подков.
Отдыхает Куликово поле
В синеве торжественных веков.

Лишь ковыль над ратью побеждённой
Движется, как вешняя вода.
И в другие времена рождённый,
Прибыл я поговорить сюда.

Присягаю и холму, и броду,
И дубраве, где от зорь темно…
Неужели русскому народу
Умереть в просторах суждено?

Я не зря стою, припоминаю,
О, ему действительно везло:
И чужие и свои мамаи
Кровь его расшвыривали зло.

И чужие и свои топтали
Ярость искромётную, дабы
Счастье не овеивало дали,
Месть не поднималась на дыбы.

Будто в наши долы и в лагуны,
В сёла горькие и в города
По тропе иуд втекают гунны,
Безнаказанно и навсегда.

И предел страданию людскому
Я пока не вижу впереди,
Коль тоска по Дмитрию Донскому
Тихо заворочалась в груди.

Под луною ничего не ново,
Слёзы вдов укажут путь волнам.
Помоги ты, Поле Куликово,
Выжить нам и выздороветь нам!

[1989]


В защиту судьбы

Ни леса, ни горы не спросили,
Ни равнин мерцающую синь,
Почему же рекам из России
Надо течь в пожарище пустынь?

О, земля, славянская, родная,
Час пробьёт, и средь небесных врат,
Крепь времён мечами разрубая,
Встанет Невский или Коловрат:

«Это кто измял и обесплодил
Край и кто живой его народ
Обездеревенил, обезводил,
Идол мести, прихотей урод?

Не звенит гармонь в закатной шири,
Тишина кладбищенская крыш.
Для того ль погиб Ермак в Сибири,
Чтобы в дюнах пересох Иртыш?

Мы рождались тут и воевали,
Под копыта клали вражью тьму,
На продажу весей не давали
Проклятого права никому!..»

Крест взлетит, и обелиск взорвётся,
И над головой временщика
Чёрной скорбью солнышко прольётся,
Мать-Отчизна вскинется, жутка:

«Грудь мою сосал ты, кровью жгучей
Я тебя поила, сукин кот,
Ты падёшь от кары неминучей,
Будто вор, голодный и ползучий,
Ты, предавший долю и народ!»

[1989]


Это будет

Весёлый, надёжный, ершистый,
Распахнут до самой души,
Тебя не сломили фашисты,
Но взяли в полон торгаши.

Хмельные не высушить реки.
Не вытолкать грубость взашей.
И дети родятся - калеки.
И жёны бегут от мужей.

Извечный защитник святыни,
Ты чуть притомился в пути,
А недруги шепчутся ныне:
- Спивается русский, гляди!

Дурные кипят разговоры,
Уже оскорбленье - не риск.
А с братской могилы в просторы
Летит на заре обелиск.

Нет, поднятый силой таланта,
Ты всё-таки спросишь в упор:
- А чем рассчитается банда
За свой алкогольный террор?

А чем рассчитаются люди,
От сотен и до одного, -
Которые служат Иуде
И гнусному делу его?

Проклятьем отметится каждый,
Кто нами давно пренебрёг
И дух беззащитно-отважный
От водочной мглы не сберёг.

Не прихотью милости барской,
Не жаждою златопогонь -
Мы живы судьбой пролетарской
И держим в запасе огонь!

[1989]


Братья милые

О, славянская наша земля, -
Корень пращуров, Родины силы,
Погляжу я, наплыли в поля,
Будто после потопа, могилы.

Я, наверно, чудак-человек,
Коль не понял задумки толковой:
На деревне, отжившей свой век,
Обелиск нарождается новый.

По граниту горят имена.
Братья милые, вашим невестам
Вдовью долю вручила война,
Вам - в просторах высокое место!..

Пролетают, крича без ума,
Ветры времени и коростели.
Ваши домики, звень-терема,
Скособочились и опустели.

Здесь упали и сын и отец
Под железным огнём на рассвете.
Только враг иль несчастный слепец
Этих траурных звёзд не заметит.

Только взору из чуждой дали
Не наполниться слёзною дрожью.
Густо, густо в России взошли
Незабудки-цветы у подножья.

[1989]


***

Звезда полей не падает во тьму,
Давным-давно кукушка не кукует.
Хандра тревожит грудь, и не пойму
Души своей, зачем она тоскует.

Вот где-то застучали топоры,
И высоко, над горизонтом скользким,
Качнулся месяц всадником монгольским,
Знать, конь его споткнулся у горы.

Земля моя, вновь чувствую не зря,
Как ветер белых лебедей уносит,
В холодных водах плещется заря
И осень тихо обогрева просит.

Я ничего пока не потерял,
И впереди несметное пространство
Ждёт наших встреч, любви и постоянства,
Ведь ими так тебя я уверял!..

И в этот мир восторженность принёс.
И клялся я, и кланялся не многим,
И тайну мига постигал в дороге,
Клик вечности разпознавал у звёзд.

1974


Не признаём

Не миром заняты, а мириком,
Задёрнув шторами окно.
И ваша комнатная лирика
Осточертела нам давно.

И вы не так уж много весите,
И вы ничуть не впереди,
Хоть со скандальным скрипом лезете
В литературные вожди.

А мы глядим и огорчаемся,
Но всё ж в отечестве своём
На вас пока не ополчаемся, -
Лишь запросто не признаём!..

1960


Вверх Вниз

Биография

Сорокин Валентин Васильевич (р. 25.07.1936, хутор Ивашла Башкирской АССР) - поэт, публицист.

Сорокин происходит из знаменитого на Урале казачьего рода, который дал краю много ратников, лесников и пчеловодов. Прапрадед поэта Осип Павлович был, по семейным преданиям, богат, храбр, красив и знаменит - избирался головою завода.

Фамилия Сорокины первоначально произносилась с ударением на последнем слоге - так звали ратников, командовавших сорока воинами. Предки поэта сражались на Куликовом поле, а проживали они в Мосальском княжестве. Позднее мосали были переселены Иваном Грозным на Южный Урал. Здесь они основали множество поселений, в числе которых был и хутор Ивашла (ныне не существует), где в многодетной семье (четыре сестры и четыре брата, двое из которых умерли в младенчестве) рос будущий поэт. Мать Сорокина - крестьянка, знала множество стихов, пословиц и поговорок. Отец - лесник, участник Великой Отечественной войны, был ранен шесть раз, домой вернулся инвалидом. Большим потрясением для Сорокина стала трагическая смерть его старшего брата Анатолия (погиб в 1945-м году в глиняном карьере). С этого момента будущий поэт ощущал себя совершено взрослым, ответственным человеком.

В 14 лет, чтобы помочь семье, Сорокин уходит из родительского дома. В это время он уже автор нескольких прозаических и поэтических публикаций в районной прессе (первая из них, по свидетельству самого Сорокина, рассказ «Поэт»). Закончив семилетку, Сорокин поступает в челябинское ФЗО № 5, по окончании которого десять лет работает оператором электрокрана в 1-м мартене Челябинского металлургического завода. Параллельно он заканчивает вечернюю школу, учится в горно-металлургическом техникуме, посещает литобъединение «Металлург», много печатается в областной прессе.

Одарённого поэта поддерживают земляки: писатель Н. Воронов публикует его в альманахе «Уральская новь» (1957), а поэтесса Л. Татьяничева редактирует первую книгу «Мечта» (Челябинск, 1960), стихи из которой «Мы простые парни, работяги, Дышим вечным пламенем отваги…» позволяют впоследствии ряду критиков причислить Сорокина к продолжателям «рабочей темы» (Макаров А.). Но в следующих сборниках «Мне Россия сердце подарила» (1962) и «Я не знаю покоя» (1962) вырисовывается иной лирический герой, который ставит более масштабные задачи, чем воспевание рабочего класса: «Век поэта - грозное мерило, / Всё, что есть в душе, / Не утаю. / Мне Россия сердце подарила, / Я его России отдаю!».

В 1962 году по рекомендации Леонида Соболева, Бориса Ручьёва и Василия Фёдорова Сорокин вступает в Союз писателей СССР. В следующем году по настоянию В. Фёдорова он приезжает в Москву для учёбы на Высших Литературных Курсах, где занимается в поэтическом семинаре, руководимом критиком Александром Макаровым. В Литинституте и на ВЛК дружит с И. Акуловым, братьями Э. и В. Сафоновыми, Н. Рубцовым, Б. Примеровым, С. Кузнецовой, В. Машковцевым, А. Жигулиным и др. За неопубликованное стихотворение «Льву Троцкому» («Для тебя и ракета, и книга, / И такси, и гремучий состав, / Ты страшнее монгольского ига, / Ядовитый сионский удав!») и ряд других произведений Сорокин подвергается многолетнему прессингу со стороны КГБ.

После окончания ВЛК в 1965-67 гг. Сорокин заведует отделом поэзии в саратовском журнале «Волга». В книге «Лирика» (1966) он выступает как яркий и самобытный поэт любовной темы: «Я люблю тебя очень и очень, / Так, что всюду - куда ни пойди, / Не глаза, а иконные очи, / Светят мне бесконечно в пути».

В 1968-69 гг. Сорокин ведёт отдел очерка и публицистики в журнале «Молодая гвардия», который в те годы был главным рупором «Русского Возрождения». По-видимому, именно в это время он окончательно сформулировал основные художественно-эстетические и философские принципы своего творческого пути и гражданского поведения. В 1970-80 гг., будучи главным редактором издательства «Современник», Сорокин получает возможность претворить эти установки в жизнь, и блестяще справляется с поставленной задачей.

«Современник» становится ведущим издательством русского (почвеннического, национально-государственного) направления, а сам поэт создаёт несколько произведений, вошедших в «золотой фонд» русской литературы ХХ века. В первую очередь, это поэмы «Евпатий Коловрат», «Пролетарий», «Дмитрий Донской», «Сейитназар», «Красный волгарь», «Две совы», «Золотая» (впервые напечатаны в книгах «Огонь» (1973), «Признание» (1974), «Плывущий Марс» (1977), «Лирика» (1979)). Характеризуя значимость жанра, Сорокин писал, что «поэт без поэмы - царь без короны», а его творческий метод отчасти раскрывает признание, сделанное им в критической книге «Благодарение»: «Поэма требует иногда целого пласта жизни. Поэма - карьер, где надо работать долго и умело, терпеливо и безответно».

Примером такого труда можно считать поэму «Дмитрий Донской». Это драматическое повествование (в пяти картинах) густо населено действующими лицами: Дмитрий Донской, Евдокия - жена князя, Сергий Радонежский, Карп - разведчик, его невеста, Пересвет, Мамай, Олег Рязанский - князь-изменник, Чёрт, Челубей, а также: бабы, мужики, князья, русские и татарские воины. Дух победительности, торжества (вообще свойственный творчеству Сорокина) властвует в поэме, а ещё в ней ярко выражено ощущение беды и тревоги. И - явление Сергия Радонежского в прологе произведения, что в атеистическое время 70-х было более чем смелым сюжетным ходом. Поэма получилась, с одной стороны, очень религиозной, с другой, весьма светской, точно объясняющей цель и содержание жизни мирянина. В чём же эта цель? Автор даёт ответ в эпилоге: «Беречь Россию не устану, / Она - прозрение моё, / Когда умру, то рядом встану / Я с теми, кто берег её». Тема Родины, тема любви, таким образом, становится ведущей в творчестве поэта.

В 1978 году Сорокин подвергается целому ряду нападок со стороны тогдашних «верхов» - партаппаратчики лишают его квартиры, вселив в неё мультимиллиардершу Кристину Онассис; вместе с другими руководителями «Современника» он проходит через позорную и несправедливую процедуру партийного суда - Комитета Партийного Контроля; Михаил Шолохов, по наущению своего окружения, посылает в Политбюро телеграммы с требованием снять с должности «хамоватого парня Сорокина» (которого классик даже никогда не видел). Эти внешние обстоятельства существенным образом повлияли на жизнелюбивую и темпераментную поэзию Сорокина. Виктор Кочетков, поэт старшего, военного поколения, в одной из своих работ написал: «…на долю поколения, к которому принадлежит Валентин Сорокин, выпали вроде бы самые «тихие», самые бескровные годы. Но на дне этих лет таилась такая горечь, которая в особый цвет окрасила не один лирический сборник, не одну прозаическую книгу. Лирика Валентина Сорокина соединила в себе и драму прошлого, и сумятицу настоящего, и надежду будущего». В наиболее явном виде трагедия «тихого времени» отразилась в сборнике «Посреди холма» (1983), где возникает образ одинокого и сильного человека, ощущающего грядущую катастрофу русского народа и государства: «…Но не летят знакомо журавли. / Я видел сон: они крестов коснулись, / И в заревой растаяли пыли, / И никогда уж больше не вернулись».

С 1983-го года Сорокин руководит Высшими Литературными Курсами. В 1986-м году за книгу «Хочу быть ветром» (1982), где, в основном, была представлена любовная лирика, поэт удостоен Государственной премии РСФСР (прежде, в 1974-м, он стал Лауреатом премии им. Ленинского Комсомола, хотя «комсомольская» и «партийная» тематики ему никогда не были свойственны). Все 80-е годы Сорокин сражается за судьбу своей большой эпической поэмы «Бессмертный маршал» (о Георгии Жукове), завершённой ещё в 1978-м году. Цензурные и партийные преследования многострадальной поэмы были таковы, что в отдельные годы из неё вымарывали до 1500 строк - власти обвиняли автора в «антисоветчине», требуя убрать образы Берии, Сталина, да и сам Жуков казался ЦК КПСС «недостаточно коммунистом». Полностью поэма была опубликована только в 1989 году.

Распад СССР, национальные войны на окраинах некогда единой державы поэт переживает очень тяжело. Именно в эти годы в периодике появляются очерки Сорокина о погибших русских поэтах - Сергее Есенине, Борисе Корнилове, Павле Васильеве, Николае Рубцове и др., составившие впоследствии документально-публицистическую книгу «Крест поэта» (1995). Кровавые события 1993 года легли в основу поэмы «Батый в Кремле». В этом произведении кроме характерных для поэта горько-обличительных, гневных интонаций много народной лексики и сатирических приёмов: «А Батый на «ЗИЛе» мчится / И кобенится, мурло: / «Не успел я помочиться / Вертолёту на крыло!..»

В 1996 году в книге «Будь со мной» Сорокин возвращается к любовной лирике. Для поэта характерно слияние любимой женщины, России, матери в едином образе лирической героини: «Глаза твои, глаза её / И колокольный звон, / Всё это - вечное, моё, / Протяжное, как стон!». Кроме того, любовная лирика Сорокина отличается глубокой интимностью и чувственностью: «Нам тоской разлуки не согреться. / Белые деревья. / Лунный чад. / И тебе под маленькое сердце / Кровь и свет страстей моих стучат».

Параллельно поэт работает над циклом политических басен («Басни и сказы про ельцинские проказы», 1997) и очерками новейшего «смутного времени» («Обида и боль», «Отстаньте от нас!..», 2002). Очерки В. Сорокина отличаются большой страстностью, бескомпромиссностью, ярко выраженным национальным чувством: «Сионистская гондонная печать отравила добрые отношения между нами и мусульманами: какой нормальный народ вынесет, стерпит спидовую гоп-компанию иуд?..» Документальный роман в новеллах «Биллы и дебилы» (2003), где Сорокин касается, в основном, своей работы в «Современнике», даёт прекрасный образец прозы поэта - импульсивной, ироничной, точной в оценках, с многочисленными лирическими отступлениями. В поэтическую книгу «Голос любви» (2003) вошли стихотворения, написанные в последние годы, а так же те, что не были опубликованы в советское время из-за цензурных препятствий.

После распада СССР в качестве сопредседателя Союза писателей России Сорокин способствует восстановлению литературного процесса в национальных республиках, с 2002 года работает заместителем председателя исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов. В 2000-м году за поэму «Бессмертный маршал» ему присуждена Международная премия им. М. А. Шолохова. Сорокин также удостоен литературных премий имени А. Твардовского, В. Фёдорова, В. Тредиаковского и др.

В последние годы в стихах Cорокина всё яснее звучат христианские мотивы. Поэт осознаёт своё творчество как мессианское служение: «К Родине склоняясь головою, / Знаю, Бог мне указал перстом / Стать землёй, молитвою, травою, / Эхом стать в моём краю пустом!..» (Ср. у Пушкина: «И неподкупный голос мой / Был эхом русского народа».)

Сорокин - автор очерков о многих поэтах и писателях, своих современниках: Б. Ручьёве, Л. Татьяничевой, В. Фёдорове, П. Проскурине, Ю. Бондареве, Е. Исаеве, В. Семакине, И. Шевцове, Н. Воронове, И. Акулове, М. Львове, Д. Ковалёве, В. Бокове, С. Куняеве, А. Маркове, А. Прокофьеве, С. Богданове, В. Машковцеве, А. Филатове, С. Викулове, С. Поделкове, В. Кочеткове, Ю. Прокушеве, О. Шестинском и др. Стихи Сорокина переведены на многие европейские языки, на арабский (у поэта есть большой стихотворный цикл «Древняя песнь Иордана»), японский и хинди.

Жизнь и деятельность Сорокина высоко оценивают его современники. «Мир в свете любви», - такова, по мнению Бор. Леонова, поэзия Сорокина «Он из тех поэтов, которые не украшают красоту, а как бы придвигают её к людям», - считает Михаил Беляев. «В Сорокине живёт большая поэтическая стихия, которая, на мой взгляд, сродни или близка к поэтической стихии Бориса Корнилова и Павла Васильева. Те же широта, размах, удаль, яркие живописные мазки, народный язык… Сорокин - поэт ярко выраженного национального чувства. Он - поэт громкий и громко говорит о своей любви к Родине. Да будет он правильно понят и современниками, и потомками», - говорил Михаил Львов. По понятным причинам, подобных оценок от либеральных писателей и критиков Сорокин не удостоился.

Л. А. Сычева

Сочинения:

Мечта: Стихи. Челябинск, 1960; Мне Россия сердце подарила: Стихи. Челябинск, 1962; Я не знаю покоя: Стихи. Челябинск, 1962; Ручное солнце: Стихи. М., 1963; Лирика: Стихи. Челябинск, 1966; Библиотечка избранной лирики. Валентин Сорокин: Стихи. / Вс. ст. Михаила Беляева, М., 1966; Разговор с любимой: Стихи и поэмы. Саратов, 1968; Голубые перевалы: Стихи. М., 1970, Проплывают облака: Стихи. М., 1971; За журавлиным голосом: Стихи и поэмы. М., 1972; Клик. Стихотворения и поэмы. М., 1973; Огонь: Поэмы. М., 1973; Грустят берёзы; Стихи. М., 1974; Признание: Стихи, поэмы. / Вст. ст. М. Львова. М., 1974; Багряные соловьи: Стихотворения. М., 1976; Озёрная сторона: Стихи и поэмы. / Послеслов. Бор. Леонова, М., 1976; Плывущий Марс: Стихотворения и поэмы. М., 1977; Избранное: Стихотворения и поэмы. М., 1978; Я шёл к тебе: Стихи. Челябинск, 1979; Лирика: Стихотворения и поэмы. / Вс. ст. Б. Примерова, М., 1979; Первый ветер: Стихи. Уфа, 1981; Хочу быть ветром: Стихотворения и поэмы. М., 1982; Посвящение: Избранное. М., 1982; Посреди холма: Стихотворения и поэмы. М., 1983; Лирика: Стихи и поэмы. М., 1986; Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика. / Вст. ст. Е. Осетрова. М., 1986; Я помню: Стихотворения, баллады, поэма. М., 1987; Обещание: Стихотворения и поэмы. М., 1989; Будь со мной: Стихи о любви. М., 1996; Лицо: Стихи. Оренбург, 1997; Басни и сказы про ельцинские проказы: Басни. М, 1997; Крест поэта: Очерки. М., 1998; Бессмертный маршал: Драматическая поэма. М., 2000; Ратный миг: Стихотворения, баллады, поэмы. М., 2000; «Обида и боль», кн. 1, «Отстаньте от нас!..», кн. 2.: Очерки, М., 2002; Голос любви: Стихи и поэмы. Челябинск, 2003; Биллы и дебилы: Роман в ярких документальных рассказах. М., 2003.

Литература:

Денисова И. Крылатая правда. // Огонёк, 1969. № 17; Макаров А. Эстафета поколений (стр. 353 -357). Непокой молодости. - В кн.: Во глубине России. // М., 1973; Поделков Сергей. Читая жизнь. // Литературная Россия, 4 мая 1973; Цыбин В. Песенная биография времени. // Литературная Россия, 24 мая 1974; Кузин Н. «В просверках огней и соловьёв…» - В кн.: Поэзия рабочего Урала. // М., 1974; Макаров А. Критик и писатель. М., 1974; Богданов В. По ступеням зрелости. // Наш современник, 1975. № 12; Калугин В. Не лирикой единой. // Саратов: Волга, 1977 . № 7; Муссалитин В. Верность времени. // М.: Книжное обозрение, 1977, 1 июля; Кочетков В. Перепутье. - В кн.: В. Кочетков. Люди и судьбы. // М., 1977; Рымашевский В. Вечное, как солнце, ремесло… // Литературное обозрение, 1977. № 10; Ханбеков Л. Выбираю бой. Штрихи к творческому портрету Валентина Сорокина. // Челябинск, 1980; Филиппов А. Серебряные струны Зилаира. - В кн.: Востребованные временем. // Уфа, 1999; Белозерцев А. Сердце матери. - В кн.: Свет материнских глаз. // Челябинск, 2001; Числов М. Жизнь поэта - крест поэта. // Москва, 2000. № 10; Валеев Р. Первый среди друзей. // Челябинский рабочий, 25 июля 2001; Вилинский О. «Мне Россия сердце подарила…» // Магнитогорский металл, 4 октября 2001; Числов М. Поэзии божественная суть. // Российский писатель, 2002. № 2; Сычёва Л. Тайна поэта. Документальная повесть-размышление о жизни и творчестве, // Челябинск, 2002; Голубничий И. Любовь, родина, борьба. // Московский литератор, 2003. № 14; Крупин М. Последняя звезда. // Литературная Россия, 2003. № 47.

Все авторские права на произведения принадлежат их авторам и охраняются законом.
Если Вы считаете, что Ваши права нарушены, - свяжитесь с автором сайта.

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА