Борис Пастернак, поэма «Девятьсот пятый год»
Биография и стихотворения Б. Пастернака
Другие поэмы:
ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЫЙ ГОД
В нашу прозу с её безобразьем
В нашу прозу с её безобразьем С октября забредает зима. Небеса опускаются наземь, Точно занавеса бахрома. Ещё спутан и свеж первопуток, Ещё чуток и жуток, как весть, В неземной новизне этих суток, Революция, вся ты, как есть. Жанна д'Арк из сибирских колодниц, Каторжанка в вождях, ты из тех, Что бросались в житейский колодец, Не успев соразмерить разбег. Ты из сумерек, социалистка, Секла свет, как из груды огнив. Ты рыдала, лицом василиска Озарив нас и оледенив. Отвлечённая грохотом стрельбищ, Оживающих там, вдалеке, Ты огни в отчужденьи колеблешь, Точно улицу вертишь в руке. И в блуждании хлопьев кутёжных Тот же гордый, уклончивый жест: Как собой недовольный художник, Отстраняешься ты от торжеств. Как поэт, отпылав и отдумав, Ты рассеянья ищешь в ходьбе. Ты бежишь не одних толстосумов: Всё ничтожное мерзко тебе.
Отцы
Это было при нас.
Это с нами вошло в поговорку,
И уйдёт.
И однако,
За быстрою сменою лет,
Стёрся след,
Словно год
Стал нулём меж девятки с пятёркой,
Стёрся след,
Были нет,
От неё не осталось примет.
Ещё ночь под ружьём
И заря не взялась за винтовку.
И однако,
Вглядимся:
На деле гораздо светлей.
Этот мрак под ружьём
Погружён
В полусон
Забастовкой.
Эта ночь
Наше детство
И молодость учителей.
Ей предшествует вечер
Крушений,
Кружков и героев,
Динамитчиков,
Дагерротипов,
Горенья души.
Ездят тройки по трактам,
Но, фабрик по трактам настроив,
Подымаются Саввы
И зреют Викулы в глуши.
Барабанную дробь
Заглушают сигналы чугунки.
Гром позорных телег.
Громыхание первых платформ.
Крепостная Россия
Выходит
С короткой приструнки
На пустырь
И зовётся
Россиею после реформ.
Это народовольцы,
Перовская,
Первое марта,
Нигилисты в поддёвках,
Застенки,
Студенты в пенсне.
Повесть наших отцов,
Точно повесть
Из века Стюартов,
Отдалённей, чем Пушкин,
И видится
Точно во сне.
Да и ближе нельзя:
Двадцатипятилетье в подпольи.
Клад в земле.
На земле
Обездушенный калейдоскоп.
Что бы клад откопать,
Мы глаза
Напрягаем до боли.
Покорясь его воле,
Спускаемся сами в подкоп.
Тут бывал Достоевский.
Затворницы ж эти,
Не чаяв,
Что у них,
Что ни обыск,
То вывоз реликвий в музей,
Шли на казнь
И на то,
Чтоб красу их подпольщик Нечаев
Скрыл в земле,
Утаил
От времён и врагов и друзей.
Это было вчера,
И, родись мы
лет на тридцать раньше,
Подойди со двора,
В керосиновой мгле фонарей,
Средь мерцанья реторт
Мы нашли бы,
Что те лаборантши
Наши матери
Или
Приятельницы матерей.
Моросит на дворе.
Во дворце улеглась суматоха.
Тухнут плошки.
Теплынь.
Город вымер и словно оглох.
Облетевшим листом
И кладбищенским чертополохом
Дышит ночь.
Ни души.
Дремлет площадь,
И сон её плох.
Но положенным слогом
Писались и нынче доклады,
И в неведеньи бед
За Невою пролётка гремит.
А сентябрьская ночь
Задыхается
Тайною клада,
И Степану Халтурину
Спать не даёт динамит.
Эта ночь простоит
В забытьи
До времён порт-Артура.
Телеграфным столбам
Будет дан в вожаки эшафот.
Шёпот жертв и депеш,
Участясь,
Усыпит агентуру,
И тогда-то придёт
Та зима,
Когда всё оживёт.
Мы родимся на свет.
Как-нибудь
Предвечернее солнце
Подзовёт нас к окну.
Мы одухотворим наугад
Непривычный закат,
И при зрелище труб
Потрясёмся,
Как потрясся,
Кто б мог
Оглянуться лет на сто назад.
Точно Лаокоон
Будет дым
На трескучем морозе,
Оголясь,
Как атлет,
Обнимать и валить облака.
Ускользающий день
Будет плыть
На железных полозьях
Телеграфных сетей,
Открывающихся с чердака.
А немного спустя,
И светя, точно блудному сыну,
Чтобы шеи себе
Этот день не сломал на шоссе,
Выйдут с лампами в ночь
И с небес
Будут бить ему в спину
Фонари корпусов
Сквозь туман,
Полоса к полосе.
Детство
Мне четырнадцать лет. ВХУТЕМАС Ещё школа ваянья. В том крыле, где рабфак, Наверху, Мастерская отца. В расстояньи версты, Где столетняя пыль на Диане И холсты, Наша дверь. Пол из плит И на плитах грязца. Это дебри зимы. С декабря воцаряются лампы. Порт-Артур уже сдан, Но идут в океан крейсера, Шлют войска, Ждут эскадр, И на старое зданье почтамта Смотрят сумерки, Краски, Палитры И профессора. Сколько типов и лиц! Вот душевнобольной. Вот тупица. В этом теплится что-то. А вот совершенный щенок. В классах яблоку негде упасть И жара, как в теплице. Звон у флора и лавра Сливается С шарканьем ног. Как-то раз, Когда шум за стеной, Как прибой, неослаблен, Омут комнат недвижен И улица газом жива, - Раздаётся звонок, Голоса приближаются: Скрябин. О, куда мне бежать От шагов моего божества! Близость праздничных дней, Четвертные. Конец полугодья. Искрясь струнным нутром, Дни и ночи Открыт инструмент. Сочиняй хоть с утра, Дни идут. Рождество на исходе. Сколько отдано ёлкам! И хоть бы вот столько взамен. Петербургская ночь. Воздух пучится чёрною льдиной От иглистых шагов. Никому не чинится препон. Кто в пальто, кто в тулупе. Луна холодеет полтиной. Это в нарвском отделе. Толпа раздаётся: Гапон. В зале гул. Духота. Тысяч пять сосчитали деревья. Сеясь с улицы в сени, По лестнице лепится снег. Здесь родильный приют, И в некрашеном сводчатом чреве Бьётся об стены комнат Комком неприкрашенным Век. Пресловутый рассвет. Облака в куманике и клюкве. Слышен скрип галерей, И клубится дыханье помой. Выбегают, идут С галерей к воротам, Под хоругви, От ворот - на мороз, На простор, Подожжённый зимой. Восемь громких валов И девятый, Как даль, величавый. Шапки смыты с голов. Спаси, господи, люди твоя. Слева - мост и канава, Направо - погост и застава, Сзади - лес, Впереди - Передаточная колея. На Каменноостровском. Стеченье народа повсюду. Подземелья, панели. За шествием плещется хвост Разорвавших затвор Перекрёстков И льющихся улиц. Демонстранты у парка. Выходят на Троицкий мост. Восемь залпов с Невы И девятый, Усталый, как слава. Это - (слева и справа Несутся уже на рысях.) Это - (дали орут: Мы сочтёмся ещё за расправу.) Это рвутся Суставы Династии данных Присяг. Тротуары в бегущих. Смеркается. Дню не подняться. Перекату пальбы Отвечают Пальбой с баррикад. Мне четырнадцать лет. Через месяц мне будет пятнадцать. Эти дни, как дневник. В них читаешь, Открыв наугад. Мы играем в снежки. Мы их мнём из валящихся с неба Единиц И снежинок И толков, присущих поре. Этот оползень царств, Это пьяное паданье снега - Гимназический двор На углу поварской В январе. Что ни день, то метель. Те, что в партии, Смотрят орлами. Это в старших. А мы: Безнаказанно греку дерзим, Ставим парты к стене, На уроках играем в парламент И витаем в мечтах В нелегальном районе грузин. Снег идёт третий день. Он идёт ещё под вечер. За ночь Проясняется. Утром - Громовый раскат из кремля: Попечитель училища… Насмерть… Сергей Александрыч… Я грозу полюбил В эти первые дни февраля.
Мужики и фабричные
Ещё в марте Буран Засыпает все краски на карте. Нахлобучив башлык, Отсыпается край, Как сурок. Снег лежит на ветвях, В проводах, В разветвлениях партий, На кокардах драгун И на шпалах железных дорог. Но не радует даль. Как раздолье собой ни любуйся, - Вёрст на тысячу вширь, В небеса, Как сивушный отстой, Ударяет нужда Перегарами спёртого буйства. Ошибает На стуже Стоградусною нищетой. И уж вот У господ Расшибают пожарные снасти, И громадами зарев Командует море бород, И уродует страсть, И орудуют конные части, И бушует: Вставай, Подымайся, Рабочий народ. И бегут, и бегут, На санях, Через глушь перелесиц, В чём легли, В чём из спален Спасались, Спалённые в пух. И весь путь В сосняке Ворожит замороженный месяц. И торчит копылом И кривляется Красный петух. Нагибаясь к саням, Дышат ели, Дымятся и ропщут. Вон огни. Там уезд. Вон исправника дружеский кров. Ещё есть поезда. Ещё толки одни о всеобщей: Забастовка лишь шастает По мостовым городов. Лето. Май иль июнь. Паровозный Везувий под Лодзью. В воздух вогнаны гвозди. Отёки путей запеклись. В стороне от узла Замирает Грохочущий отзыв: Это сыплются стёкла И струпья Расстрелянных гильз. Началось, как всегда. Столкновенье с войсками В предместьи Послужило толчком. Были жертвы с обеих сторон. Но рабочих зажгло И исполнило жаждою мести Избиенье толпы, Повторённое в день похорон. И тогда-то Загрохали ставни, И город, Артачась, Оголённый, Без качеств, И каменный, как никогда, Стал собой без стыда. Так у статуй, Утративших зрячесть, Пробуждается статность. Он стал изваяньем труда. Днём закрылись конторы. С пяти прекратилось движенье. По безжизненной Лодзи Бензином Растёкся закат. Озлобленье рабочих Избрало разьезды мишенью. Обезлюдевший город Опутала сеть баррикад. В ночь стянули войска. Давши залп с мостовой, Из-за надолб, С баррикады скрывались И, сдав её, жарили с крыш. С каждым кругом колёс артиллерии Кто-нибудь падал Из прислуги, И с каждой Пристяжкою Падал престиж.
Морской мятеж
Приедается всё,
Лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят,
И годы проходят
И тысячи, тысячи лет.
В белой рьяности волн,
Прячась
В белую пряность акаций,
Может, ты-то их,
Море,
И сводишь, и сводишь на нет.
Ты на куче сетей.
Ты курлычешь,
Как ключ, балагуря,
И, как прядь за ушком,
Чуть щекочет струя за кормой.
Ты в гостях у детей.
Но какою неслыханной бурей
Отзываешься ты,
Когда даль тебя кличет домой!
Допотопный простор
Свирепеет от пены и сипнет.
Расторопный прибой
Сатанеет
От прорвы работ.
Всё расходится врозь
И по-своему воет и гибнет,
И, свинея от тины,
По сваям по-своему бьёт.
Пресноту парусов
Оттесняет назад
Одинакость
Помешавшихся красок,
И близится ливня стена.
И всё ниже спускается небо
И падает накось,
И летит кувырком,
И касается чайками дна.
Гальванической мглой
Взбаламученных туч
Неуклюже,
Вперевалку, ползком,
Пробираются в гавань суда.
Синеногие молньи
Лягушками прыгают в лужу.
Голенастые снасти
Швыряет
Туда и сюда.
Всё сбиралось всхрапнуть.
И карабкались крабы,
И к центру
Тяжелевшего солнца
Клонились головки репья.
И мурлыкало море.
В версте с половиной от тендра,
Серый кряж броненосца
Оранжевым крапом
Рябя.
Солнце село.
И вдруг
Электричеством
вспыхнул «Потёмкин».
Со спардека на камбуз
Нахлынуло полчище мух.
Мясо было с душком…
И на море упали потёмки.
Свет брюзжал до зари
И забрезжившим утром потух.
Глыбы
Утренней зыби
Скользнули,
Как ртутные бритвы,
По подножью громады,
И, глядя на них с высоты,
Стал дышать броненосец
И ожил.
Пропели молитву.
Стали скатывать палубу.
Вынесли в море щиты.
За обедом к котлу не садились
И кушали молча
Хлеб да воду,
Как вдруг раздалось:
- Все на ют!
По местам!
На две вахты!
И в кителе некто,
Чернея от желчи,
Гаркнул:
- Смирно! -
С буксирного кнехта
Грозя семистам.
- Недовольство!!!
Кто кушать - к котлу,
Кто не хочет - на рею.
Выходи!
Вахты замерли, ахнув.
И вдруг, сообща,
Устремились в смятеньи
От кнехта
Бегом к батарее.
- Стой!
Довольно! -
Вскричал
Озверевший апостол борща.
Часть бегущих отстала.
Он стал поперёк.
- Снова шашни!!! -
Он скомандовал:
- Боцман,
Брезент!
Караул, оцепить! -
Остальные,
Забившись толпой
в батарейную башню,
Ждали в ужасе казни,
Имевшей вот-вот наступить.
Шибко бились сердца.
И одно,
Не стерпевшее боли,
Взвыло:
- Братцы!
Да что ж это!
И, волоса шевеля:
- Бей их, братцы, мерзавцев!
За ружья!
Да здравствует воля! -
Лязгом стали и ног
Откатилось
К ластам корабля.
И восстанье взвилось,
Шелестя,
До высот за бизанью,
И раздулось,
И там
Кистенём
Описало дугу.
- Что нам взапуски бегать!
Да стой же, мерзавец!
Достану! -
Трах-тах-тах…
Вынос кисти по цели
И залп на бегу.
Трах-тах-тах…
И запрыгали пули по палубам,
С палуб,
Трах-тах-тах…
По воде,
По пловцам.
- Он ещё на борту!!! -
Залпы в воду и в воздух.
- Ага!
Ты звереешь от жалоб!!! -
Залпы, залпы,
И за ноги за борт
И марш в порт-Артур.
А в машинном возились,
Не зная ещё хорошенько,
Как на шканцах дела,
Когда, тенью проплыв по котлам,
По машинной решётке
Гигантом
Прошёл
Матюшенко
И, нагнувшись над адом,
Вскричал:
- Стёпа!
Наша взяла!
Машинист поднялся.
Обнялись.
- Попытаем без нянек.
Будь покоен!
Под стражей.
А прочим по пуле и вплавь.
Я зачем к тебе, Стёпа, -
Каков у нас младший механик?
- Есть один.
- Ну и ладно.
Ты мне его наверх отправь.
День прошёл.
На заре,
Облачась в дымовую завесу,
Крикнул в рупор матросам матрос:
- Выбирай якоря! -
Голос в облаке смолк.
Броненосец пошёл на Одессу,
По суровому кряжу
Оранжевым крапом
Горя.
Студенты
Бауман! Траурным маршем Ряды колыхавшее имя! Шагом, Кланяясь флагам, Над полной голов мостовой Волочились балконы, По мере того Как под ними Шло без шапок: «Вы жертвою пали В борьбе роковой». С высоты одного, Обеспамятев, Бросился сольный Женский альт. Подхватили. Когда же и он отрыдал, Смолкло всё. Стало слышно, Как колет мороз колокольни. Вихри сахарной пыли, Свистя, Пронеслись по рядам. Хоры стихли вдали. Залохматилась тьма. Подворотни Скрыли хлопья. Одёрнув Передники на животе, К Моховой от Охотного Двинулась чёрная сотня, Соревнуя студенчеству В первенстве и правоте. Где-то долг отдавался последний, И он уже воздан. Молкнет карканье в парке, И прах на Ваганькове - Нем. На погостной траве Начинают хозяйничать Звёзды. Небо дремлет, Зарывшись В серебряный лес хризантем. Тьма. Плутанье без плана, И вдруг, Как в пролёте чулана, Угол улицы - в жёлтом ожоге. На площади свет! Вьюга лошадью пляшет буланой, И в шапке улана Пляшут книжные лавки, Манеж И университет. Ходит, бьётся безлюдье, Бросая бессонный околыш К кровле книжной торговли. Но только В тулью из огня Входят люди, она Оглашается залпами - «Сволочь!» Замешательство. Крики: «Засада! Назад!» Беготня. Ворота на запоре. Ломай! Подаются. Пролёты, Входы, вешалки, своды. «Позвольте. Сойдите с пути!» Ниши, лестницы, хоры, Шинели, пробирки, кислоты. «Тише, тише, Кладите. Без пульса. Готов отойти». Двери врозь. Вздох в упор Купороса и масляной краски. Кольты прочь, Польта на пол, К шкапам, засуча рукава. Эхом в ночь: «Третий курс! В реактивную, на перевязку!» «Снегом, снегом, коллега». - Ну, как? «Да куда. Чуть жива». А на площади группа. Завеянный тьмой Ломоносов. Лужи тёплого вара. Курящийся кровью мороз. Трупы в позах полёта. Шуршащие складки заноса. Снято снегом, Проявлено Вечностью, разом, вразброс. Где-то сходка идёт, И в молчанье палатных беспамятств Проникают Сквозь стёкла дверей Отголоски её. «Протестую. Долой». Двери вздрагивают, упрямясь, Млечность матовых стёкол И марля на лбах. Забытьё.
Москва в декабре
Снится городу: Всё, Чем кишит, Исключая шпионства, Озарённая даль, Как на сыплющееся пшено, Из окрестностей Пресни Летит На трёхгорное солнце, И купается в просе, И просится На полотно. Солнце смотрит в бинокль И прислушивается К орудьям, Круглый день на закате И круглые дни на виду. Прудовая заря Достигает До пояса людям, И не выше грудей Баррикадные рампы во льду. Беззаботные толпы Снуют, Как бульварные крали. Сутки, Круглые сутки Работают Поршни гульбы. Ходят гибели ради Глядеть пролетарского граля, Шутят жизнью, Смеются, Шатают и валят столбы. Вот отдельные сцены. Аквариум. Митинг. О чём бы Ни кричали внутри, За сигарой сигару куря, В вестибюле дуреет Дружинник С фитильною бомбой. Трут во рту. Он сосёт эту дрянь, Как запал фонаря. И в чаду, за стеклом Видит он: Тротуар обезродел. И ещё видит он: Расскакавшись На снежном кругу, Как с летящих ветвей, Со стремян И прямящихся сёдел, Спешась, градом, Как яблоки, Прыгают Куртки драгун. На десятой сигаре, Тряхнув театральною дверью, Побледневший курильщик Выходит На воздух, Во тьму. Хорошо б отдышаться! Бабах… И - как лошади прерий - Табуном, Врассыпную - И сразу легчает ему. Шашки. Бабьи платки. Бакенбарды и морды вогулок. Густо бредят костры. Ну и кашу мороз заварил! Гулко ухает в фидлерцев Пушкой Машков переулок. Полтораста борцов Против тьмы без числа и мерил. После этого Город Пустеет дней на десять кряду. Исчезает полиция. Снег неисслежен и цел. Кривизну мостовой Выпрямляет Прицел с баррикады. Вымирает ходок И редчает, как зубр, офицер. Всюду груды вагонов, Завещанных конною тягой. Электрический ток Только с год Протянул провода. Но и этот, поныне Судящийся с далью сутяга, Для борьбы Всю как есть Отдаёт свою сеть без суда. Десять дней, как палят По Миусским конюшням Бутырки. Здесь сжились с трескотнёй, И в четверг, Как смолкает пальба, Взоры всех Устремляются Кверху, Как к куполу цирка: Небо в слухах, В трапециях сети, В трамвайных столбах. Их - что туч. Всё черно. Говорят о конце обороны. Обыватель устал. Неминуемо будет праветь. «Мин и Риман», - Гремят На заре Перемёты перрона, И Семёновский полк Переводят на брестскую ветвь. Значит, крышка? Шабаш? Это после боёв, караулов Ночью, стужей трескучей, С винчестерами, вшестером?.. Перед ними бежал И подошвы лизал Переулок. Рядом сад холодел, Шелестя ледяным серебром. Но пора и сбираться. Смеркается. Крепнет осада. В обручах канонады Сараи, как кольца, горят. Как воронье гнездо, Под деревья горящего сада Сносит крышу со склада, Кружась, Бесноватый снаряд. Понесло дураков! Это надо ведь выдумать: В баню! Переждать бы смекнули. Добро, коли баня цела. Сунься за дверь - содом. Небо гонится с визгом кабаньим За сдуревшей землёй. Топот, ад, голошёньё котла. В свете зарева Наспех У Прохорова на кухне Двое бороды бреют. Но делу бритьём не помочь. Точно мыло под кистью, Пожар Наплывает и пухнет. Как от искры, Пылает От имени минова ночь. Всё забилось в подвалы. Крепиться нет сил. По заводам Тёмный ропот растёт. Белый флаг набивают на жердь. Кто ж пойдёт к кровопийце? Известно кому, - коноводам! Топот, взвизги кабаньи, - На улице верная смерть. Ад дымит позади. Пуль не слышно. Лишь вьюги порханье Бороздит тишину. Даже жутко без зарев и пуль. Но дымится шоссе, И из вихря - Казаки верхами. Стой! Расспросы и обыск, И вдаль улетает патруль. Было утро. Простор Открывался бежавшим героям. Пресня стлалась пластом, И, как смятый грозой березняк, Роем бабьих платков Мыла Выступы конного строя И сдавала Смирителям Браунинги на простынях.
Июль 1925 - февраль 1926
