Аполлон Григорьев, поэма «Вверх по Волге»

Вверх по Волге

Дневник без начала и без конца
(Из «Одиссеи о последнем романтике»)

1

Без сожаления к тебе,
Без сожаления к себе
Я разорвал союз несчастный…
Но, боже, если бы могла
Понять ты только, чем была
Ты для моей природы страстной!..
 
Увы! мне стыдно, может быть,
Что мог я так тебя любить!..
Ведь ты меня не понимала!
И не хотела понимать,
Быть может, не могла понять,
Хоть так умно под час молчала.
 
Жизнь не была тебе борьба…
Уездной барышни судьба
Тебя опутала с рожденья…
Тщеславно-пошлые мечты
Забыть была не в силах ты
В самих порывах увлеченья…
 
Не прихоть, не любовь, не страсть
Заставили впервые пасть
Тебя, несчастное созданье…
То злость была на жребий свой,
Да мишурой и суетой
Безумное очарованье.
 
Я не виню тебя… Ещё б
Я чей-то медный лоб
Винил, что ловко он и смело
Пустить и блеск, и деньги мог,
И даже опиума сок
В такое «миленькое» дело…
 
Старо всё это на земли…
Но помнишь ты, как привели
Тебя ко мне?.. Такой тоскою
Была полна ты, и к тебе,
Несчастной, купленной рабе,
Столь тяготившейся судьбою,
 
Больную жалость сразу я
Почуял - и душа твоя
Ту жалость сразу оценила;
И страстью первой за неё,
За жалость ту, дитя моё,
Меня ты крепко полюбила.
 
Постой… рыданья давят грудь,
Дай мне очнуться и вздохнуть,
Чтоб предать любви той повесть
О! пусть не я тебя сгубил, -
Но, если б я кого убил,
Меня бы так не грызла совесть.
 
Один я в городе чужом
Сижу теперь перед окном,
Смотрю на небо: нет ответа!
Владыко боже! дай ответ!
Скажи мне: прав был я аль нет?
Покоя дай мне, мира, света!
 
Убийцу Каина едва ль
Могла столь адская печаль
Терзать. Душа болит и ноет…
Вина, вина! Оно одно,
Лиэя древний дар - вино,
Волненья сердца успокоит.

2

Я не был в городе твоём,
Но, по твоим рассказам, в нём
Я жил как будто годы, годы…
Его черт три года искал,
И раз зимою подъезжал,
Да струсил снежной непогоды,
Два раза плюнул и бежал.
 
Мне видится домишко бедный
На косогоре; профиль бледный
И тонкий матери твоей.
О! как она тебя любила,
Как баловала, как рядила,
И как хотелось, бедной ей,
Чтоб ты как барышня ходила.
 
Отец суров был и угрюм,
Да пил запоем. Дан был ум
Ему большой, и желчи много
В нём было. Горе испытав,
На жизнь невольно осерчав,
Едва ль он даже верил в бога
(В тебя его вселился нрав).
 
Смотрел он с злобою печальной -
Предвидя в будущности дальной
Твоей и горе, и нужду, -
Как мать девчонку баловала,
И как в ней суетность питала,
И как ребёнку ж на беду
В нём с детства куклу развивала.
 
И был он прав, но слишком крут;
В нём неудачи, тяжкий труд
Да жизнь учительская съели
Все соки лучшие. Умён,
Учён, однако в знаньи он
Ни проку не видал, ни цели…
Он даже часто раздражён
 
Бывал умом твоим пытливым,
Уже тогда самолюбивым,
Но знанья жаждавшим. Увы!
Безумец! Он и не предвидел,
Что он спасенье ненавидел
Твоей горячей головы, -
И в просвещеньи зло лишь видел.
 
Работы мозг лишил он твой…
Ведь если б, друг несчастный мой,
Ты смолоду чему училась,
Ты жизнь бы шире понимать
Могла, умела б не скучать,
С кухаркой пошло б не бранилась,
На светских женщин бы не злилась.
 
Ты поздно встретилась со мной.
Хоть ты была чиста душой,
Но ум твой полон был разврата.
Тебе хотелось бы блистать,
Да «по-французскому» болтать -
Ты погибала без возврата,
А я мечтал тебя спасать.
 
Вновь тяжко мне. Воспоминанья
Встают, и лютые терзанья
Мне сушат мозг и давят грудь.
О! нет лютейшего мученья,
Как видеть, что, кому спасенья
Желаешь, осуждён тонуть,
И нет надежды избавленья!
 
Пойду-ка я в публичный сад: 
Им славится Самара-град…
Вот Волга-мать передо мной
КатИт широкие струи,
И думы ширятся мои,
И над великою рекою
СвежЕю, крепну я душою.
 
Зачем я в сторону взглянул?
Передо мною промелькнул
Довольно милой «самарянки»
Прозрачный облик… Боже мой!
Он мне напомнил образ твой
Каким-то профилем цыганки,
Какой-то грустной красотой.
 
И вновь изменчивые глазки,
Вновь кошки гибкость, кошки ласки.
Скользящей тени поступь вновь
Передо мной… Творец! нет мочи!
Безумной страсти нашей ночи
Вновь ум мутят, волнуют кровь…
Опять и ревность, и любовь!
 
Другой… ещё другой… Проклятья!
Тебя сожмут в свои объятья…
Ты, знаю, будешь холодна…
Но им отдашься всё же, всё же!
Продашь себя, отдашься… Боже!
Скорей забвенья, вновь вина…
И завтра, послезавтра тоже!

3

Писал недавно мне один
Достопочтенный господин
И моралист весьма суровый,
Что «так и так, дескать, ты в грязь
Упал: плотскАя эта связь,
И в ней моральной нет основы».
 
О старый друг, наставник мой
И в деле мысли вождь прямой,
Светильник истины великий,
Ты страсти знал по одному
Лишь слуху, а кто жил - тому
Подразделенья ваши дики.
 
Да! Было время… Я иной
Любил любовью, образ той
В моей «Venezia la bella»
Похоронён; была чиста,
Как небо, страсть, и песня та -
Молитва: Ave maris stella!
 
Чтоб снова миг тот пережить
Той чистой страсти, чтоб вкусить
И счастья мук, и муки счастья,
Без сожаленья б отдал я
Остаток бедный бытия
И все соблазны сладострастья.
 
А отчего?.. Так развилось
Во мне сомненье, что вопрос
Приходит в ум: не оттого ли,
Что не была моей она?..
Что в той любви лишь призрак сна
Все были радости и боли?
 
Как хорошо я тосковал,
Как мой далёкий идеал
Меня тревожно-сладко мучил!
Как раны я любил дразнить,
Как я любил тогда любить,
Как славно «псом тогда я скучил»!
 
Далёкий, светлый призрак мой,
ПлотскОю мыслью ни одной
В душе моей не оскорблённый!
Нет, никогда тебя у ног
Другой я позабыть не мог,
В тебя всегда, везде влюблённый.
 
Но то любовь, а это страсть!
ПлотскАя ль, нет ли - только власть
Она взяла и над душою.
Чиста она иль не чиста,
Но без неё так жизнь пуста,
Так сердце мучится тоскою.
 
Вот Нижний под моим окном
В великолепии немом
В своих садах зелёных тонет;
Ночь так светла и так тиха,
Что есть для самого греха
Успокоение… А стонет
 
Всё так же сердце… Если б ты
Одна, мой ангел чистоты,
В больной душе моей царила…
В неё сошла бы благодать,
Её теперь природа-мать
Радушно бы благословила.
 
Да не одна ты… вот беда!
От угрызений и стыда
Я скрежещу порой зубами…
Ты всё передо мной светла,
Но прожитая жизнь легла
Глубокой бездной между нами.
 
И Нижний-город предо мной
Напрасно в красоте немой
В своих садах зелёных тонет…
Напрасно ты, ночная тишь,
Душе забвение сулишь…
Душа болит, и сердце стонет.
 
Былого призраки встают,
Воспоминания грызут
Иль вновь огнём терзают жгучим.
Сырых Полюстрова ночей,
Лобзаний страстных и речей
Воспоминаньями я мучим.
Вина, вина! Хоть яд оно,
Лиэя древний дар - вино!..

4

А что же делать? На борьбу
Я вызвал вновь свою судьбу,
За клад заветный убеждений
Меня опять насильно влёк
В свой пеной брызжуший поток
Мой неотвязный, злобный гений.
 
Ты помнишь ли, как мы с тобой
Въезжали в город тот степной?
Я думал: вот приют покоя;
Здесь буду жить да поживать,
Пожалуй даже… прозябать,
Не корча из себя героя.
 
Лишь жить бы честно… Бог ты мой!
Какой ребёнок я смешной,
Идеалист сорокалетний! -
Жить честно там, где всяк живёт,
Неся усердно всякий гнёт,
Купаясь в луже хамских сплетней.
 
В Аркадию собравшись раз
(Гласит нам басенный рассказ),
Волк старый взял с собою зубы…
И я, в Аркадию хамов
Взял, не бояся лая псов,
Язык свой вольный, нрав свой грубый.
 
По хамству скоро гвалт пошёл,
Что «дикий» человек пришёл
Не спать, а честно делать дело…
Ну, я, хоть вовсе не герой,
А человек весьма простой,
В борьбу рванулся с ними смело.
 
Большая смелость тут была
Нужна… Коли б тут смерть ждала!
А то ведь пошлые мученья,
Рутины ковы мелочнОй,
Интриги зависти смешной…
В конце же всех концов лишенья.
 
Ну! ты могла ль бы перенесть
Всё, что худого только есть
На свете?.. всё, что хуже смерти -
Нужду, скопленье мелких бед,
Долги докучные? О, нет!
Вы в этом, друг мой, мне поверьте…
 
На жертвы ты способна… да!
Тебя я знаю, друг! Когда
Скакала ты зимой холодной
В бурнусе лёгком, чтоб опять
С безумцем старым жизнь связать,
То был порыв - и благородный!
 
Иль за бесценок продала
Когда ты всё, что добыла
Моя башка работой трудной, -
Чтоб только вместе быть со мной,
То был опять порыв святой,
Хотя безумно-безрассудный…
 
Но пить по капле жизни яд,
Но вынесть мелочностей ад
Без жалоб, хныканья, упрёков
Ты, даже искренно любя,
Была не в силах… От тебя
Видал немало я уроков.
 
Я обмануть тебя хотел
Иною страстью… и успел!
Ты легкомысленно-ревнива…
Да сил-то где ж мне было взять,
Чтоб к цели новой вновь скакать?
Я - конь избитый, хоть ретивый!
 
Ты мне мешала… Не бедна
На свете голова одна, -
Бедна, коль есть при ней другая…
Один стоял я без оков
И не пугался глупых псов,
Ни визга дикого, ни лая.
 
И мне случалось (не шутя
Скажу тебе, моё дитя)
Не раз питаться коркой хлеба,
Порою кров себе искать
И даже раз заночевать
Под чистым, ясным кровом неба…
 
Зато же я и устоял,
Зато же идолом я стал
Для молодого поколенья…
И всё оно прощало мне: 
И трату сил, и что в вине
Ищу нередко я забвенья.
 
И в тесной конуре моей
Высокие случались встречи,
Свободные лилися речи
Готовых честно жить людей..
О молодое поколенье!
На Волге, матери святой,
Тебе привет, благословенье
На благородное служенье
Шлёт старый друг, наставник твой.
 
Я устоял, я перемог,
Я победил… Но, знает бог,
Какой тяжёлою ценою
Победа куплена… Увы!
Для убеждений головы
Я сердцем жертвовал - тобою!
 
Немая ночь, и всё кругом
Почиет благодатным сном
А мне не дремлется, не спится,
Страшна мне ночи тишина: 
Я слышу шорох твой… Вина!
И до бесчувствия напиться!

5

Зачем, несчастное дитя,
Ты не слегка и не шутя,
А искренно меня любила.
Ведь я не требовал любви: 
Одно волнение в крови
Во мне сначала говорило.
 
С Полиной, помнишь, до тебя
Я жил; любя иль не любя,
Но по душе… Обоим было
Нам хорошо. Я знать, ей-ей,
И не хотел, кого дарила
Дешёвой ласкою своей
Она - и с кем по дням кутила.
 
Во-первых, всех не перечесть…
Потом, не всё ль равно?… Но есть
На свете дурни. И влюбился
Один в Полину; был он глуп,
Как говорят, по самый пуп,
Он ревновал, страдал, бесился
И, кажется, на ней женился.
 
Я сам, как честный человек,
Ей говорил, что целый век
Кутить без устали нельзя же,
Что нужен маленький расчёт,
Что скоро молодость пройдёт,
Что замужем свободней даже…
 
И мы расстались. Нам была
Разлука та не тяжела;
Хотя по-своему любила
Она меня, и верю - я…
Ведь любит борова свинья,
Ведь жизнь во всё любовь вложила.
 
А я же был тогда влюблён…
Ах! это был премилый сон: 
Я был влюблён слегка, немножко…
Болезненно-прозрачный цвет
Лица, в глазах фосфОра свет,
Воздушный стан, испанки ножка,
Движений гибкость… Словом: кошка 
Вполне, как ты же, может быть…
Мне было сладко так любить
Без цели, чувством баловаться,
С больной по вечерам сидеть,
То проповедовать, то петь,
То увлекать, то увлекаться…
Но я боялся заиграться…
 
Всецело жил в душе моей
Воздушный призрак лучших дней: 
Молился я моей святыне
И клад свой бережно хранил
И чувствовал, что свет светил
Мне издали в моей пустыне…
Увы! тот свет померкнул ныне.
 
Плут Алексей Арсентьев, мой
Личарда верный, нумерной
Хозяин, как-то «предоставил»
Тебя мне. Как он скоро мог
Обделать дело - знает [бог]
Да он. Купцом московским славил
Меня он, сказывала ты…
А впрочем - бог ему прости!
 
И впрямь, как купчик, в эту пору
Я жил… Я дЕньгами сорил,
Как миллионщик, и - кутил
Без устали и без зазору…
Я «безобразие» любил
С младых ногтей. Покаюсь в этом,
Пожалуй, перед целым светом…
Какой-то странник вечный я…
Меня оседлость не прельщает,
Меня минута увлекает…
Ну, хоть минута, да моя!
 
А там… а там суди, владыко!
Я знаю сам, что это дико,
Что это к ужасам ведёт…
Но переспорить ли природу?
Я в жизни верю лишь в свободу,
Неведом вовсе мне расчёт…
Я вечно, не спросяся броду,
Как омежной кидался в воду,
 
Но честно я тебе сказал
И кто, и что я… Я желал,
Чтоб ты не увлекалась очень
Ни положением моим,
Ни особливо мной самим…
Я знал, что в жизни я не прочен…
Зачем же делать вред другим?
 
Но ты во фразы и восторги
Безумно диких наших оргий,
Ты верила… Ты увлеклась
И мной, и юными друзьями,
И прочной становилась связь
Между тобой и всеми нами.
Меня притом же дернул чёрт
Быть очень деликатным. Горд
Я по натуре; не могу я,
Хоть это грустно, может быть,
По следствиям, - переварить
По принужденью поцелуя.
И сам увлечься, и увлечь
Всегда, как юноша, хочу я…
А мало ль, право, в жизни встреч,
В которых лучше, может статься,
Не увлекать, не увлекаться…
В них семя мук, безумства, зла,
Быть может, в будущем таится: 
За них расплата тяжела,
От них морщины вдоль чела
Ложатся, волос серебрится…
Но продолжаю… Уж не раз
Видал я, что, в какой бы час
Ни воротился я, - горела
Всё свечка в комнатке твоей.
Горда ты, но однажды с ней
Ты выглянуть не утерпела
Из полузамкнутых дверей.
 
Я помню: раз друзья кутили
И буйны головы сложили
Повалкой в комнате моей…
Едва всем места доставало,
А всё меня раздумье брало,
Не спать ли ночь, идти ли к ней?
 
Я подошёл почти смущённый
К дверям. С лукаво-затаённой,
Но видной радостью меня
Ты встретила. Задул свечу я…
Слились мы в долгом поцелуе,
Не нужно было нам огня.
 
А как-то раз я воротился
Мертвецки - и тотчас свалился,
Иль сложен был на свой диван
Алёшкой верным. Просыпаюсь…
Что это? сплю иль ошибаюсь?
Что это? правда иль обман?
 
Сама пришла - и, головою
Склонившись, опершись рукою
На кресла… дремлет или спит…
И так грустна, и так прекрасна…
В тот миг мне стало слишком ясно,
Что полюбила и молчит.
 
Я разбудил тебя лобзаньем,
И с нервно-страстным содроганьем
Тогда прижалась ты ко мне.
Не помню, что мы говорили,
Но мы любили, мы любили
Друг друга оба - и вполне!..
 
О старый, мудрый мой учитель,
О ты, мой книжный разделитель
Между моральным и плотскИм!..
Ведь ты не знал таких мгновений?
Так как же - будь ты хоть и гений -
Даёшь названье смело им?
 
Ведь это не вопрос норманской,
Не древность азбуки славянской,
Не княжеских усобиц ряд…
В живой крови скальпЕль потонет,
Живая жизнь под ним застонет,
А хартии твои молчат,
Неловко ль, ловко ль кто их тронет.
 
А тут вот видишь: голова
Горит, безумные слова
Готовы с уст опять срываться…
Ну, вот себя я перемог,
Я с ней расстался - но у ног
Теперь готов её валяться…
Какой в анализе тут прок?
 
Эх! Душно мне… Пойду опять я
На Волгу… Там «бурлАки-братья
Под лямкой песню запоют»…
Но тихо… песен их не слышно,
Лишь величаво, вольно, пышно
Струи багряные текут.
Что в них, в струях, скажи мне, дышит?
Что лоно моря так колышет?
Я море видел: убеждён,
Что есть у синего у моря
Волненья страсти, счастья, горя,
Хвалебный гимн, глубокий стон…
 
Привыкли плоть делить мы с духом…
Но тот, кто слышит чутким ухом
Природы пульс… будь жизнью чист
И не порочен он пред богом,
А всё же, взявши в смысле строгом,
И он частенько пантеист,
И пантеист весьма во многом.

6

А впрочем, виноват я сам…
Зачем я волю дал мечтам
И чувству разнуздал свободу?
Ну, что бы можно, то и брал…
А я бесился, ревновал
И страсти сам прибавил ходу.
 
Ты помнишь ночь… безумный крик
И драку пьяную… (Я дик
Порою.) Друг с подбитым глазом
Из битвы вышел, но со мной
Покойник - истинный герой -
Успел он сладить как-то разом: 
Он был силён, хоть ростом мал -
Легко три пуда поднимал.
 
Очнулся я… Она лежала
Больная, бледная… страдала
От мук душевных… Оскорбил
Её я страшно, но понятно
Ей было то, что я любил…
Ей стало больно и приятно…
Ведь без любви же ревновать,
Хоть и напрасно, - что за стать?
 
О, как безумствовали оба
Мы в эту ночь… Сменилась злоба
В душе - меня так создал бог -
Безумством страсти без сознанья,
И жгли тебя мои лобзанья
Всю, всю от головы до ног…
С тобой - хоть умирать мы будем -
Мы ночи той не позабудем.
 
Ведь ты со мной, с одним со мной,
Мой друг несчастный и больной,
Восторги страсти узнавала, -
Ведь вся ты отдавалась мне,
И в лихорадочном огне
Порой, как кошка, ты визжала.
 
Да! вся ты, вся мне отдалась,
И жизнь, как лава понеслась
Для нас с той ночи! Доверяясь
Вполне, любя, шаля, шутя,
Впервые, бедное дитя,
Свободной страсти отдаваясь,
Резвясь, как кошка, и ласкаясь,
Как кошка… чудо как была
Ты благодарна и мила!
 
Прочь, прочь ты, коршун Прометея,
Прочь, злая память… Не жалея,
Сосёшь ты сердце, рвёшь ты грудь…
И каторжник, и тот ведь знает
Успокоенье… Затихает
В нем ад, и может он заснуть.
 
А я Манфреда мукой адской,
Своею памятью дурацкой
Наказан… Иль совсем до дна,
До самой горечи остатка
Жизнь выпил я?.. Но лихорадка
Меня трясёт… Вина, вина!
Эх! Жить порою больно, гадко!

7

У гроба Минина стоял
В подземном склепе я… Мерцал
Лишь тусклый свет лампад. Но было
Во тьме и тишине немой
Не страшно мне. В душе больной
Заря рассветная всходила.
 
Презренье к мукам мелочнЫм
Я вдруг почувствовал своим -
И тем презреньем очищался,
Я крепнул духом, сердцем рос…
Молитве, благодати слёз
Я весь восторженно отдался.
 
Хотелось снова у судьбы
Просить и жизни, и борьбы,
И помыслов, и дел высоких…
Хотелось, хоть на склоне дней,
Из узких выбравшись стезей,
Идти путём стезей широких.
 
А ты… Казалось мне в тот миг,
Что тайну мук твоих постиг
Я глубоко, что о душе я
Твоей лишь, в праздной пустоте
Погрязшей, в жалкой суете
Скорблю, как друг, как брат жалею…
 
Скорблю, жалею, плачу… Да -
О том скорблю, что никогда
Тебе из праха не подняться,
О том жалею, что, любя,
Я часто презирал себя,
Что должно было нам расстаться.
 
Да! чтО тебе ни суждено -
Нам не сойтись… Так решено
Душою. Пусть воспоминаний
Змея мне сердце иссосёт, -
К борьбе и жизни рвусь вперёд
Я смело, не боясь страданий!
 
Страданья ниже те меня…
Я чувствую, ещё огня
Есть у души в запасе много…
Пускай я сам его гасил,
Ещё я жив, коль сохранил
Я жажду жизни, жажду бога!

8

Дождь ливмя льёт… Так холодна
Ночь на реке и так темна,
Дрожь до костей меня пробрала.
Но я… я рад… Как Лир, готов
Звать на себя я и ветров,
И бури злобу - лишь бы спала
Змея-тоска и не сосала.
 
Меня знобит, а пароход
Всё словно медленней идёт,
И в плащ я кутаюсь напрасно.
Но пусть я дрогну, пусть промок
Насквозь я - позабыть не мог
О ней, о ней, моей несчастной.
 
Надолго ль? Ветер позатих…
Опять я жертва дум своих.
О, неотвязное мученье!
Коробит горе душу вновь,
И горе это - не любовь,
А хуже, хуже: сожаленье!
 
И снова памяти моей
Из многих горестных ночей
Одна, ужасная, предстала…
Одна некрасовская ночь,
Без дров, без хлеба… Ну, точь-в-точь,
Как та, какую создавала
 
Поэта скорбная душа,
Тоской и злобою дыша…
Ребёнка в бедной колыбели
Больные стоны моего
И бедной матери его
Глухие вопли на постели.
 
Всю ночь, убитый и немой,
Я просидел… Когда ж с зарёй
Ушёл я… что-то забелело,
Как нитки, в бороде моей: 
Два волоса внезапно в ней
В ту ночь клятую поседело.
 
Дня за два, за три заезжал
Друг старый… Словом донимал
Меня он спьяну очень строгим;
О долге жизни говорил,
Да связь беспутную бранил,
Коря меня житьём убогим,
Позором общим - словом, многим…
 
Он помощи не предлагал…
А я - ни слова не сказал.
Меня те речи уязвили.
Через неделю до чертей
С ним, с старым другом лучших дней,
Мы на Крестовском два дня пили -
Нас в часть за буйство посадили.
 
Помочь - дешевле, может быть,
Ему бы стало… Но спросить
Он позабыл или, имeя
В виду высокую мораль,
И не хотел… «Хоть, мол, и жаль,
А уж дойму его, злодея!»
 
Ну вот, премудрые друзья,
Что ж? вы довольны? счастлив я?
Не дай вам бог таких терзаний!
Вот я благоразумен стал,
Союз несчастный разорвал
И ваших жду рукоплесканий.
 
Эх! мне не жаль моей семьи…
Меня все ближние мои
Так равнодушно продавали…
Но вас, мне вас глубоко жаль!
В душе безвыходна печаль
По нашей дружбе… Крепче стали
Она казалась - вы сломали.
 
А всё б хотелось, чтоб из вас
Хоть кто-нибудь в предсмертный час
Мою хладеющую руку
Пришёл по-старому пожать
И слово мира мне сказать
На эту долгую разлуку,
Чтоб тихо старый друг угас…
Придёт ли кто-нибудь из вас?
 
Но нет! вы лучше остудите
Порывы сердца; помяните
Меня одним… Коль вам её
Придётся встретить падшей, бедной,
Худой, больной, разбитой, бледной,
Во имя грешное моё
Подайте ей хоть грош вы медный.
Монета мелкая, но всё ж
Ведь это ценность, это - грош.

Однако знобко… Сердца боли
Как будто стихли… Водки, что ли?
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .

[1862]