Михаил Голодный |
---|
Голодный (Эпштейн) Михаил Семенович [11 (24) декабря 1903, г. Бахмут (ныне Артёмовск) Донецкой губернии – 20 января 1949, Москва; похоронен на Новодевичьем кладбище], русский поэт. |
|
![]() В стихах, балладах, песнях («Песня о Щорсе», «Партизан Железняк», сборник «Лирика», 1936) - революционный пафос 1920-30-х гг. Сборник «Песни и баллады Отечественной войны» (1942). |
![]() ![]() |
Стихи (19):
|
***Время-пряха тянет нитку, И скрипит веретено. Выхожу я за калитку И стучу к тебе в окно. Гаснет свет на стук напрасный, Ты выходишь из ворот. И лицо, как месяц ясный, На меня сиянье льёт. И, от встречи замирая, Бродим улицей одни. Мутна-лунна высь без края, В хлопьях мутные огни. До рассвета бродим оба; Ветер снег шагов метёт От сугроба до сугроба, От ворот и до ворот… Где же ты? Приди, явися! Или всё, что было, - сон? Снова в лунных хлопьях выси И пурга со всех сторон. Или ты, как юность, где-то Затерялась, пронеслась Между ночью и рассветом Невидимкою для глаз. Только улицей знакомой, Где бродили до зари, Нет ни улицы, ни дома - Пустыри да пустыри. И напрасно за калитку Я хожу, ищу окно… Время-пряха тянет нитку, И скрипит веретено. 1948 |
Не выйдет это, господа!Давно ль мы грозною стеною Шли в бой за мир и честь труда? Опять пугают нас войною… О чём шумите, господа? Не вы ли русскую отвагу Расхваливали в дни, когда Кровь окропляла путь к рейхстагу?.. Долой цилиндры, господа! От слов хвалебных что осталось? От них ни звука, ни следа. Играет бомбой мистер Даллес… С огнём играет, господа! Мы этим шуткам знаем цену. От этих шуток иногда Бывало тяжко джентльмену… «Какому?» - «Многим, господа!» Не с тех времён ли спорим с вами И повторяем громко: «Да, В своей стране мы правим сами, Себе мы сами господа! Претит нам ярмарка свободы, Где продаются без стыда Любовь, и песни, и народы, И ваша совесть, господа!» И оттого кричу открыто: «Кровь павших в битве - не вода! Ничто народом не забыто: Поосторожней, господа! Он видит правду в дружбе с нами, Ей не изменит никогда, Он вам не даст играть словами… Не проиграйте, господа! А мы не слово - дело ценим. И воля, словно сталь, тверда… Нас не поставишь на колени, Не выйдет это, господа!» 1947 |
В рейхстагеБрожу среди руин рейхстага. Под щебнем в мусоре бумага, С гербом империи у края, Бесшумно тлеет, догорая. А туча над просветом крыши Бросает злую тень на ниши, Куда укрылись от потомка Четыре короля-обломка, Все безголовые (по моде). Как чучело на огороде! Стоит среди безвестных статуй За Карлом Первым Оттон Пятый, А рядом - Фридрих Барбаросса, С лицом расколотым, без носа; И тупо каменные очи Уставились из вечной ночи На незнакомого поэта, Пришедшего с другого света. Я говорю: «Ну что, вояка?» Но статуя молчит, однако. Читаю надписи на стенах О днях, для памяти священных: «Дошёл с боями из Ростова Иван Игнатьевич Подкова!» «В Берлине мы, ура, ребята! Рука Потапкина Игната». А дождик - странный гость в рейхстаге - Стучит по щебню, по бумаге, По мрамору, по ржавой жести, И звук - как шёпот дальней вести, Как матери-природы слово О безвозвратности былого. Брожу среди колонн тяжёлых, Дверей разбитых, статуй голых… Где вход, где выход - неизвестно. Пролом в стене выводит честно Меня на улицы Берлина. Туманно, сыро и пустынно. Ни голоса людей, ни света, Как мёртвый глаз луна-планета Скользит в тумане надо мною, Всё одевая пеленою. Плывёт осенних туч ватага Над зданьем бывшего рейхстага. 1946 |
ДетствоНа память брату Всё вдаль уйдёт - пройдёт пора лихая, И, чудом сохранившись за селом, Степная мельница, одним крылом махая, Начнёт молоть легенды о былом. Мальчишка выйдет в степь с бумажным змеем, Похожий на меня - такой же взгляд и рост; Его курносый брат, товарищ по затеям, Расправит на земле у змея длинный хвост. «Пускай! Пускай!» - И в небо змей взовьётся И, еле видимый, уйдёт под облака. И братья лягут рядом у колодца На ясный день глядеть издалека. Глядеть на степь, на небо голубое, На мельницу, притихшую в тени. Она расскажет им о том, как мы с тобою Под этим небом коротали дни, Как в степь мы выходили на рассвете Томиться высотой, бумажный змей пускать. О вечной юности напомнят людям дети, И будут взрослые их к небу поднимать. Весь вдаль уйдёт - не канет мир нетленный, Он зло переживёт и встретит песней труд. И перед ним - там, на краю вселенной, С бумажным змеем мальчики пройдут. 1943 |
Осенняя степьВ осенний тусклый свет рядится Дождливой осени рассвет. Стоит-летит на месте птица, Как будто ей пять тысяч лет. Идёшь, идёшь, и всё знакомо: Дорога, насыпи, овраг. И двести километров к дому Пройти без отдыха - пустяк! Но вот в тумане холм покатый И за оврагом перевал. И кажется, здесь был когда-то, И кажется, что не бывал. Как древний ящер, дачный поезд Ползёт от насыпи в Херсон. И, рыжим дымом в небе кроясь, Походит на забытый сон. Какой? - Не вспомнишь, не опишешь, Он тенью в памяти мелькнёт, И долго голос детства слышишь, Пока он в сердце не замрёт. 1940 |
ВолкиПод зимним небом воют волки, Окно заносит мокрый снег. Спят гении на книжной полке, Я книгу взял: я - человек! Как синий дым над водопадом, Мне снится в шуме жизнь моя; Долина детства где-то рядом, И к ней бегу без шапки я. Неслышная, легко и прямо, Уходит женщина в закат. Не ты ли это? Мама? Мама! Не уходи, вернись назад… Молчание, под свист метели Поёт сверчок, хрипят часы. И вижу: человек в шинели Кладёт два мира на весы. И, вихрем в комнату влетая, Заносит книги мокрый снег, Скребётся в двери волчья стая… Я взял ружьё: я - человек! 1940 |
***Долго дорогая Смотрит на меня, С книгой засыпая, Не гасит огня. Вздрогнет с полуслова, Взглянет в полусне, Засыпая снова, Улыбнётся мне. Улыбнётся сладко, Бросит взгляд тайком: Все ли там в порядке За моим столом? Пусть молчу часами, Пусть для всех - другой, Для неё я самый, Самый дорогой. Самый, самый славный, Лучших в мире нет. Для неё я главный На земле поэт. 1939 [Приглашаю посмотреть мою пародию на эти стихи: «О чём думала дорогая»] |
Поэтам-формалистамЯ мог бы тоже рифмой ловкой На вздохи снова отвечать, Я б тоже мог инструментовкой, Как музыка сама, звучать. Я б мог, как многие иные, Всю славу взявшие уже, Заставить строфы неживые Мычать на «мэ», жужжать на «жэ». Но миллионы ждут иного, - И яростно, день ото дня, Кую для них стальное слово У ненасытного огня. И вижу - с толпами, живая, Родится песня без прикрас, И сотни тысяч, распевая, Идут с улыбкой мимо вас, - За то, что вы, меняя кожу, В душе не расставались с ней, За то, что рифма вам дороже Всемирной родины моей. 1936 |
ВозвращениеГорбатая улица. Низенький дом. Кривые деревья стоят под окном. Кривая калитка. Кругом тишина. И мать, поджидая, сидит у окна. Ей снится - за городом кончился бой, И сын её снова вернулся домой. Иду как во сне я, ружьё за плечом. Горбатая улица. Низенький дом. Калитка всё та же, и дворик - всё тот. Сестра, задыхаясь, бежит из ворот. - Я плачу, прости мне, обнимемся, брат! Мы думали, ты не вернёшься назад. За годами годы бегут чередой. Знакомой дорогой иду я домой. Чего ж мне навстречу сестра не идёт? Чего ж меня мать из окна не зовёт? Забита калитка. Кругом - тишина. Высокое небо, большая луна. О детство, о юность! О бой за Днепром, Горбатая улица, низенький дом… 1936 |
Партизан ЖелезнякВ степи под Херсоном Высокие травы, В степи под Херсоном курган. Лежит под курганом, Заросшим бурьяном, Матрос Железняк - партизан. Он шёл на Одессу, А вышел к Херсону; В засаду попался отряд. Налево - застава, Махновцы - направо, И десять осталось гранат. «Ребята, - сказал, Обращаясь к отряду, Матрос-партизан Железняк, - Херсон перед нами, Пробьёмся штыками, И десять гранат - не пустяк!» Сказали ребята: «Пробьёмся штыками, И десять гранат - не пустяк!» Штыком и гранатой Пробились ребята… Остался в степи Железняк. Весёлые песни Поёт Украина, Счастливая юность цветёт. Подсолнух высокий, И в небе далёкий Над степью кружит самолёт. В степи под Херсоном - Высокие травы, В степи под Херсоном - курган. Лежит под курганом, Заросшим бурьяном, Матрос Железняк - партизан. 1935 |
Песня о ЩорсеШёл отряд по берегу, Шёл издалека, Шёл под красным знаменем Командир полка. Голова обвязана, Кровь на рукаве, След кровавый стелется По сырой траве. «Хлопцы, чьи вы будете, Кто вас в бой ведёт? Кто под красным знаменем Раненый идёт?» - «Мы сыны батрацкие, Мы за новый мир, Щорс идёт под знаменем - Красный командир. В голоде и холоде Жизнь его прошла, Но недаром пролита Кровь его была. За кордон отбросили Лютого врага, Закалились смолоду, Честь нам дорога». Тишина у берега, Смолкли голоса, Солнце книзу клонится, Падает роса. Лихо мчится конница, Слышен стук копыт, Знамя Щорса красное На ветру шумит. 1935 |
Баллада о дезертире Осоке Кудель и командире ТерникеНиколаю Островскому Смушковая шапка, Серая шинель. По полю гуляет Снежная метель. А в тепле за чаем Два дружка сидят. Рыж один, как пламя, А другой щербат. Говорит щербатый: «Мне начхать на мир. Я Кудель Осока, Вольный дезертир. У меня в деревне Мельница и дом. Брат мой при хозяйстве. Хорошо живём. Ну, а ты, товарищ? Кто ты есть такой? Почему качаешь Рыжею башкой?..» Отвечает рыжий: «Не чихай на мир. Я товарищ Терник, Красный командир. У тебя в деревне Мой отряд стоит. За рекой у белых Брат в петле висит. Не растопишь бани, Не поспишь с женой, Скоро в снег уткнёшься Мёртвой головой. Ну, вставай, Осока, Выходи на двор! Кровью я отмою Чёрный твой позор…» По полю гуляет Снежная метель. Смушковая шапка, Серая шинель… 1932 |
Поэтическая лихорадкаТри дня, как мой голос вернулся ко мне, - За песнею - песня другая… «Что с вами?.. Вы бродите точно во сне!» Не слышу. Не вижу. Не знаю. Москва зеленеет. И парит три дня. Присяду. Вон столик свободный, Но нет, не ослышался - кличут меня. Вот снова: «Голодный! Голодный!» Как стёкла цветные висят небеса. Кто мог их так низко повесить? И душно. Должно быть, четыре часа… А может быть, семь или десять?.. «Дружище, послушай, спешишь, ну куда? Минуту, минуту. Здорово!» «Спешу на Мясницкую… Ты не видал - Там мною утеряно слово?» «Не надо мне слова - я двадцать нашёл!..» Откуда - не помню, не знаю. Прислушался. Слышу. Пусть будет глагол - За рифмою рифма другая… Покровку, Покровку мне надо найти. Шумнее и гуще бульвары. Вот начало солнце за мною ползти… За городом где-то пожары. Качаюсь от блеска, от говора толп, - Что будет с моей головою? Ну, полно! Довольно! Как огненный столб Взлетают стихи надо мною! Три дня, как мой голос вернулся ко мне, И я всё забросил жестоко. И критик - мой друг - улыбается мне: Спокойней, исполнились сроки. 1927 |
Сентиментальный монологВетер. Дождик. Тьме конца не вижу. А Москву такой люблю я слёзно. Пёсик вон. Поди-ка, пёсик, ближе, Да не бойсь, я только с виду грозный. Это у меня как бы защита, Чтобы ближний не кусался больно. Я гляжу угрюмо, говорю сердито, Это, знаешь, пёсик мой, невольно. Ты слыхал, конечно, о поэтах? О весне они поют, о солнце; Все они обуты и одеты, У одних таланты, у других червонцы. Я хоть не одет, да сыт на диво. Вот сейчас смеялся сам с собою. Скажем: будь я женщиной красивой, Кое-где успел бы больше втрое. Труд каков мой? Труд мой невесёлый. Непонятному всю жизнь ищу названья. Ну, а ты? Всегдв ты ходишь голым? Дождик каплет, сыростно. Молчанье. Ты меня, мой пёсик, не обидишь. Говорят, я в убежденьях шаткий. Разве это верно? Это - видишь? У меня любовь сидит в лопатке! Да, да, женщина такая, значит, Там сидит она, в лопатке… Гложет. Умереть захочешь - горько плачет, Говорит: - Иди, а-а-а, ты не можешь?.. То-то. Так-то. Носик твой холодный. Дай-ка лапку. Хорошо. Похвально. А теперь скажи мне: Михаил Голодный, Ты мне не по вкусу. Ты оригинальный. Что ж, прощай, собачка. До свиданья! Говорить не хочешь, всё виляешь. Или, может, скажешь на прощанье: Отчего мы любим так? Не знаешь?.. 1927 [Приглашаю посмотреть мою пародию на эти стихи: «Второй монолог М. Голодного»] |
***Люби до смерти. Мне в любви Конца не увидать. Ты оттолкни, и позови, И обними опять. С тобою просидим вдвоём С зари и до зари. Люби до смерти, а потом, Коль можно… повтори! 1925 [Приглашаю посмотреть мою пародию на эти стихи: «Люби до…»] |
Мой стихВсегда во мне живёт мой стих. Пою ли я, иль не пою, - Средь сотен голосов чужих Его я голос узнаю. Я бурею гражданских дел Его венчал, сзывая в бой, Чтоб он будил, чтоб он гремел То лёгкой флейтой, то трубой. Чтоб мог я с ним в одно сливать, Что ненавижу, что люблю. Он будет для меня звучать, Как я хочу, как я велю! Я с ним брожу вдоль старых стен И жадно вглядываюсь в тьму, Он слышит запах перемен, Пока не слышных никому. Пространств высоких смутный гуд, Движенья вихрь и блеск огня, Отображаясь, в нём пройдут Через меня и от меня. И в час, когда весенний гром К победе призовёт живых, Паду я на землю бойцом И рядом - мой последний стих. 1925 |
ПризывОтцы уходят понемногу, Вожди седеют средь забот, Всё чаще их гнетёт тревога За тех, кому пылать черёд. И что ж, весёлые на диво, Беспечные до простоты, Глядим вокруг себя хвастливо, Павлиньи распустив хвосты. Века нам отданы в наследство, А мы над истиной одной Сидим, не в силах наглядеться, Глумясь гнусаво над другой! Раздолье овладело нами, И, гогоча вослед всему, Мы можем лишь играть словами, И холодно от слов уму. Любовь, любовь, ты сладко пела, Но горько будет нас забыть, Давно успели мы умело Тебя распутством подменить! Раздумье мы несём как бремя, И оттого, - когда поймём, Что молчаливо наше время, Хоть барабанный бой кругом? Мы знали буйное веселье, - Что нам осталось от него? Восторг слепой, любовь с похмелья И спесь - и больше ничего? Мы нищие. Ликуя, чванство В нас охладило жар обид, А чудные кипят пространства, А сумерках полмира спит! Гляжу - обнявшись, деревнями Бредут невежество и мгла, Гляжу - война висит над нами, Два хищных развернув крыла… Не радуйся, не ты, сомненье, Вошло неслышно в грудь мою, - Призыв второго поколенья Я, услыхав, передаю… Герои, где вы? Встанем! Встанем! Кем путь наш прошлый не забыт, Чья кровь стучит не в барабане, Кто не одним восторгом сыт. Я вас зову. Под Перекопом Оставили вы славный след. В бою не расточали ропот, Не слепли жалко от побед. Я вас зову, родное племя! Нет лучшего, чем наш удел. Нам суждено увидеть время Не в шуме слов, а в блеске дел. И в нас, бичуемые страхом, Враги прочтут свой приговор: Наш век им приготовил плаху, Мы подадим ему топор. Сомкнёмся! Будут дни тревоги - Спокойно их переживём. Вожди седеют понемногу. Отцы уходят, мы - идём. 1925 |
С каждым днёмС каждым днём Всё ближе дальний путь. Дай-ка, милая, Присядем отдохнуть. Небеса прозрачны И тихи, Видно, Лермонтов Читает им стихи. Пусть читает… Я хочу тебе сказать: Начал я Как будто уставать. Взгляд не тот, Да нет того огня, И товарищи Сторонятся меня. Да, по правде, Коль пошло на то, скажу - Не печалюсь я об этом, - Не тужу. Верь, усталости Не знает только тот, Кто не любит, Не жалеет и не ждёт. Ну и нам - Не раз с тобой в пути И любить, И вянуть, и цвести. Не устанешь - И на свете скучно жить, - А устанешь - Стоит ли тужить? Что ж, смелей! Прижмись к моей груди, Видишь - небо Размечталось впереди. Скоро свет его Застанет нас вдвоём. Отдохнём ещё немного - И пойдём. 1924 |
Мир поющийМир поющий, полный звонов И огней, Я люблю тебя, зелёный, Всё нежней. Твой простор голубоватый - Сторож гор - Мне остался верным братом До сих пор. Не пахал твоих полей я, Не косил, Но в бою с врагом посеял Ряд могил, Чтобы кровь узнавший колос Выше рос, Чтобы пел весёлый голос Звонче кос. Вышина твоя живая В тишине Всё расскажет, остывая, Обо мне, - Как я шёл со смертью рядом По полям, Как мешали радость с ядом Пополам, Как любил тебя, зелёный, Всё нежней, Мир поющий, полный звонов И огней!.. 1924 |
БиографияГолодный Михаил Семёнович (настоящая фамилия Эпштейн) родился в г. Бахмут (ныне Артёмовск) Донецкой губернии в семье чернорабочего, с двенадцати лет работавшего на гребёночной фабрике; - и сын тоже начинал с чернорабочего, потом стоял у станка на той же фабрике в Екатеринославе, куда семья переехала в 1906. В 16 лет во время гражданской войны был бойцом отряда ЧОН в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), позднее работал в коллегии Политпросвета ЦК КСМУ. В 1920–23 сотрудничал в екатеринославских и харьковских газетах и журналах: «К труду!», «Молот», «Зори грядущего», «Молодой рабочий», «Наша неделя», «Рабочая Украина», «Грядущая смена», «Молодая кузница». Первые стихи опубликовал в журнале «Юный пролетарий» (Екатеринослав) в 1920. В 1923 учился на рабфаке в Москве, затем в Высшем литературно-художественном институте им. , в дальнейшем продолжал образование в Московском университете.Первые стихи напечатал в 1920 в московском журнале «Юный коммунист» и екатеринославском журнале «Юный пролетарий», первый сборник стихов «Сваи» вышел в 1922 в Харькове. В Москве были изданы сборники: «Земное» (1924, 1926), «Дороги» (1925), «Новые стихотворения» (1928), «Стихи и песни» (1930), «Избранные стихи» (1934), «Слово пристрастных» (1934, 1936). В стихах Голодного отразились пафос «комсомолии» начала 20-х гг., неприятие нэпманских нравов. Входил в литературное объединение «Молодая гвардия», был одним из организаторов группы «Перевал»; занимался переводами. В годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом центральных и фронтовых газет. Лучшие стихи написал в 30-е гг. - баллада «Партизан Железняк» и «Песня о Щорсе». В 1942 выпустил «Песни и баллады Отечественной войны» и «Стихи об Украине». Умер 20 января 1949 в Москве (был сбит автомобилем). ГОЛОДНЫЙ, Михаил [псевдоним; настоящее имя - Михаил Семёнович Эпштейн; 11(24).XII.1903, г. Бахмут (ныне Артёмовск), - 20.I.1949, Москва] - русский советский поэт. Член Коммунистической партии с 1939. С 12 лет работал на гребёночной фабрике. Первые стихи опубликовал в журнале «Юный пролетарий» (Екатеринослав) в 1920. Учился в Высшем литературно-художественом институте им. «Будни», «Степь», «Призыв»). Голодный испытал влияние эстетических теорий «Перевала». В 30-е годы он написал свои лучшие баллады и песни: «Песня о Щорсе» и «Партизан Железняк» (положенные на музыку), «Судья ревтрибунала», «Казнь коммуниста в Берлине», «Волки» и другие, напечатанные в сборниках «Стихи о гражданской войне» (1932), «Слово пристрастных» (1934) и др. В 1942 Голодный выпустил «Песни и баллады Отечественной войны» и «Стихи об Украине». Пронизанная революционной романтикой, патетическая поэзия Голодного сыграла свою роль в идейном воспитании молодежи 20-30-х годов. Голодный переводил польских, украинских, белорусских поэтов. . Входил в литературное объединение «Молодая гвардия». Первые книги стихов Голодного «Сваи» (1922) и «Земное» (1924), ещё незрелые и подражательные, отразили задор и пафос «комсомолии» начала 20-х годов. В «Новых стихотворениях» (1928) и «Стихах и песнях» (1930) Голодный остро реагировал на нэпманские, мещанские нравы, порой предпочитая строительным будням «божественный ад» гражданской войны (стихотворенияСоч.: Избранное. [Вступ. ст. И. Гринберга], М., 1956; Стихотворения. Баллады. Песни. [Вступ. ст. И. Гринберга], М., 1959. Лит.: Усиевич Е., К спорам о политич. поэзии, «Лит. критик», 1937, № 5; Тарасенков А., Страсть и разум, в кн.: Статьи о лит-ре, т. 1, М., 1958; Беккер М., Поэзия классового пристрастия, в его кн.: О поэтах, М., 1961.
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964 ГОЛОДНЫЙ Михаил (псевдоним Михаила Семёновича Эпштейна) [1903-] - современный поэт. Родился Голодный в Артёмовске, в бедной еврейской семье, с 1915 работал на фабрике. До 1928 - член ВЛКСМ. Пишет с 1919, печататься начал с 1921. Несколько лет состоял в литературной группе «Перевал». Первые стихи Голодного - перепевы мотивов, характерных для пролетарской поэзии начала революции. Это - пафосно-отвлечённое воспевание труда, революции, стали. В последующем творчестве Голодного преобладает лирика раздумий. Не мало места занимают и любовно-лирические мотивы. В последнее время (стихи 1927-1929) Голодным овладели явно упадочнические настроения. Наша действительность представляется ему чрезвычайно серой и будничной («иду - и будни надо мной знамёна вяло развернули»). «Будничности» и «вялости» Голодный противопоставляет время гражданской войны, когда «пушки музыкой звучали». Чувство ненависти к классовому врагу сочетается у Голодного зачастую с большим социальным пессимизмом. Когда Голодный берётся за «разрешение» каких-нибудь этических, моральных проблем, он говорит не словами нового человека, строителя-борца, а словами усталого человека прошлого. Тематика Голодного за последнее время значительно снизилась в её общественной ценности. Мотивы «чистой» - любовной и пейзажной - лирики начинают занимать в его творчестве доминирующее место. Как мастер Голодный далеко ещё не определился. Стиль его эклектичен (можно найти примеры влияния и , и , и ).Библиография: I. Сваи (стихи), изд. ЦК КСМУ, Харьков, 1922; 2-е изд., там же, 1922; Васька с Александровской улицы, Харьков, 1923; Стихи, изд. «Молодая гвардия», М., 1924; Земное (стихи), изд. «Пролетарий», Харьков, 1924; изд. 2-е, дополн., «Молодая гвардия», М., 1926; Дороги (стихи), изд. «Новая Москва», М., 1925; Избранные стихотворения, «Огонёк», М., 1927; Новые стихотворения, изд. «Молодая гвардия», М., 1928. II. Малахов С., Трое, «На посту», 1923, IV; Воронский А., О группе писателей «Молодая гвардия» и «Октябрь», «Красная новь», 1924, II; Лелевич Г., Литературные итоги, «На посту», 1924, I; Его же, О пролетарской лирике, «Октябрь», 1925, III-IV; Гербстман А., Михаил Голодный, «Комсомолия», 1926, IV; Лежнев А., Голодный, «Прожектор», 1928, I; Малахов С., «На лит-ом посту», 1928, № 11-12. III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939. |