Батюшков
(статья из Литературной энциклопедии: В 11 т. - [М.], 1929-1939.)
БАТЮШКОВ Константин Николаевич [1787-1855] - поэт, непосредственный предшественник Пушкина. Воспитывался в петербургских французских пансионах. Был связан тесными дружескими отношениями с Н. И. Гнедичем, позднее с кн. Вяземским, Жуковским и «арзамасцами». Служил на военной и гражданской службе. Участвовал в трёх походах. В 1818 был прикомандирован к дипломатической миссии в Италии, где вскоре заболел неизлечимой душевной болезнью. Несмотря на ряд неудачных попыток к самоубийству, прожил ещё около тридцати пяти лет, но для литературы безвозвратно погиб с 1821.
Будучи литературным учителем Пушкина Батюшков является его предшественником и в социальном отношении. В его поэзии впервые зазвучал в русской литературе, с тех пор до конца века не замолкавший в ней, голос деклассирующегося представителя старинного, но обнищавшего дворянского рода. «Не чиновен, не знатен, не богат», с горечью записывает о себе Батюшков в дневнике. Непрерывное безденежье («ни гроша нет», «могу умереть с голоду»), заклады и перезаклады, наконец продажа унаследованного имения, служебные незадачи, связанные с органическим неумением и нежеланием служить и, в особенности, прислуживаться («к службе вовсе не гожусь») - накладывают решительный отпечаток на характер и литературную деятельность Батюшкова. Из его писем возникает образ «старика в 22 года», «печального странствователя», во всём разочарованного («умираю от какой-то ни к чему непривязанности»), угнетаемого скукой, всюду, где бы он ни был - в «свете», в деревне, в военных походах, в путешествиях - образ, который несколько позднее находит свое художественное воплощение в «Евгении Онегине» Пушкина. Наследственная предрасположенность к душевному заболеванию (и по материнской и по отцовской линии), мысль о неизбежности которого издавна тяготила Батюшкова, особенно омрачает его психику.
Творчество Батюшкова, признанного эпикурейца, представителя «лёгкой поэзии», эротической лирики, славящей бездумное и беспечное наслаждение жизнью, её удовольствиями, на первый взгляд поражает резким несоответствием и личной и социальной судьбе его творца. Но это несоответствие только кажущееся.
Основной задачей, которую Батюшков стремился разрешить своим художественным творчеством, было «образование» нового литературного языка: «пламенное желание усовершенствования языка нашего» сам Батюшков склонен был считать своей единственной заслугой. Борьба за создание нового литературного языка, которая была начата ещё Карамзиным и в которой Батюшков принимает самое оживлённое участие (острые сатиры на «славянороссов»), явилась выражением обозначившегося к началу XIX века социального расслоения дворянства. Новый слой, обозначившийся в дворянстве - деклассирующаяся дворянская интеллигенция, - по слову Пушкина, «обломки униженных родов», «с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристократии», несли в себе потребность иной языковой культуры. Опрощению, демократизации быта неизбежно соответствовала тенденция к опрощению, демократизации языка. В литературной деятельности Батюшкова это выступает с особенной наглядностью. Подобно тому как он противопоставляет свой «шалаш простой», «убогую», «смиренную хижину» - «свету» с его «дворцами», «мраморными крыльцами», «огромными палатами с высокими столбами» (один из самых навязчивых мотивов его лирики, целиком подтверждаемый эпистолярными признаниями), так отвлечённо приподнятому, условно-книжному, пронизанному церковно-славянской стихией, «мандаринному, рабскому, татарско-славянскому языку» придворной поэзии XVIII в. противопоставляется им требование «писать так, как говоришь», стремление к «ясности», «строгой точности», «простоте» речи, к сближению литературного языка с живым, «простонародным» говором. Правда, в этом последнем направлении Батюшков делает лишь первые робкие шаги. До конца усвоить русской литературе «слог простонародный» - живую разговорную речь - осмелился только гений Пушкина. Батюшков ещё не верит в способность «варварского», «жестокого» русского языка к самостоятельному развитию («и язык-то по себе плоховат, грубенёк, пахнет татарщиной. Что за Ы, что за Ш? что за Щ, ШИЙ, ЩИЙ, ПРИ, ТРЫ? О, варвары!»), стремится сообщить ему лад и гармонию излюбленной им итальянской речи, которую он уподобляет «арфе виртуоза», сравнивая русский язык с «волынкой или балалайкой». Однако практика Батюшкова опережает его теорию. В своих «Опытах в стихах и прозе», вышедших в двух томах в 1817 и заключающих почти всё им написанноё, Батюшков даёт высокие образцы русской стихотворной и прозаической речи - оселок, на котором оттачивает свой стих и свою прозу Пушкин. Наряду с изменением языка мы сталкиваемся в поэзии Батюшкова с одновременным изменением поэтического жанра. Взамен «высокой», «торжественной», победно-звучащей оды - основного жанра поэтов XVIII в. - на первом месте в творчестве Батюшкова выступает элегия - задушевное, подёрнутое грустью лирическое излияние чувств и мыслей поэта. Батюшков, почтенный современниками прозвищем «русского Тибулла», один из первых вводит в нашу литературу и надолго утверждает в ней этот жанр. Изменению жанра всегда соответствует смена признанных литературных авторитетов. Сближаясь с Карамзиным и «сентименталистами» в общих стремлениях к «преобразованию» литературного языка, в культивировании жанров так называемой «интимной лирики», Батюшков, выросший и воспитанный в традициях французского XVIII века, в то же время в основном остаётся верен поэтике классицизма. Но вместо прежних «Пиндаров и Горациев» поэтическими учителями Батюшкова становятся римские элегики, итальянские поэты Возрождения, в особенности Торквато Тассо с его трагической биографией, в которой Батюшков усматривал полное сходство со своей личной судьбой, и «певец любви» Петрарка, наконец глава французской «лёгкой поэзии» («poesie fugitive») - Парни. Из творчества последнего вливается в стихи Батюшкова ярко-окрашенная эротическая струя. Однако значение эротических мотивов в поэзии Батюшкова несколько преувеличено. Беспримесной эротики мы у него почти не встречаем. Большинство эротических стихов Батюшкова проникнуто мыслью о «тщете» славы, «крылатости» счастья, «губительности» времени, «беспрестанном увядании чувств», замыкается красноречивым образом то пугающей, то радующей смерти, но смерти, о которой поэт повидимому не забывает почти ни на минуту. Мотив наслаждения вином и любовью выдвигается в качестве своего рода защитного средства против неизбежной быстротечности всего сущего. С годами элегические подземные воды в поэзии Батюшкова всё более и более выбиваются наружу, завершая её безысходно-мрачным «Изречением Мельхиседека» (последнее стихотворение Батюшкова, написанное почти накануне безумия) - этой поистине могильной плитой над всеми человеческими надеждами и усилиями. Мало того, в «Речи о влиянии лёгкой поэзии на язык» [1816] Батюшков даёт своему влечению к эротической лирике чисто-формальную мотивировку. Произведения «лёгкой поэзии», по его мысли, в наибольшей степени, чем какой-либо другой род поэтического творчества, требуют от поэта внимания к своей формальной стороне, предельного формального чекана, «возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге», следовательно являются и наилучшим орудием для «образования» языка, чему, как сказано, Батюшков служил с таким рвением и с такой осознанностью. И, действительно, именно в эротических стихах Батюшкову удаётся достигнуть своего наивысшего формального мастерства: «пластики», «скульптурности», столь восхищавшей Белинского («стих его часто не только слышим уху, но видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки»), и в особенности неслыханного у нас дотоле благозвучия, «итальянской гармонии» стиха, которые заставляли Пушкина сравнивать роль Батюшкова с ролью Петрарки и которые на самом деле составляют основной его вклад в историю русской поэзии.
На свои «опыты» в области прозы (критические статьи о поэзии, живописи, отрывки описательного и философского характера) сам Батюшков склонен был смотреть с чисто служебной точки зрения как на подготовительные упражнения к писанию стихов: «Я хотел учиться писать и в прозе заготовлял воспоминания или материалы для поэзии», «чтобы писать хорошо в стихах, надо много писать прозою». Тем не менее проза Батюшкова имеет, как было указано, и самостоятельную ценность. Особенно следует отметить письма Батюшкова, которые сам он рассматривал в качестве совсем особого рода словесного творчества («писать ничего не стану, кроме писем к друзьям: это мой настоящий род. Насилу догадался»). Влияние «писем к друзьям» Батюшкова на эпистолярную прозу Пушкина едва ли подлежит сомнению.
Библиография: I. Лучшим изданием сочин. Батюшкова является трёхтомное со вступительной статьёй Майкова Л. и примечаниями Майкова Л. и Саитова В., СП Батюшкова, 1885-1887.
II. Статья Майкова Л., вышедшая отдельной книгой, «Батюшков, его жизнь и сочинения», СПБ., 1896 - представляет собой наиболее полное исследование его жизни и творчества. О влиянии Батюшкова на Пушкина: Майков Л., Пушкин о Батюшкове, «Пушкин», сб. статей, 1899; Морозов П., Пушкин и Батюшков, сочин. Пушкина под ред. С. А. Венгерова, т. I, СПБ., 1907; Элиаш Н., К вопросу о влиянии Батюшкова на Пушкина, см. «Пушкин и его современники», вып. XIX-XX, СПБ., 1914; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд., 4-е М. - Л., 1924; Гершензон М. О., «Пушкин и Батюшков» - статьи о Пушкине, М., 1926.
Д. Благой
|
